Антология осетинской прозы - Инал Кануков

— На минуту к вам зашла, Госка, — как бы оправдываясь, сказала Таурзат. — К Серафиме, дело есть.

— Здравствуй, Таурзат, здравствуй, — радушно произнесла Госка, теперь уже спокойно глядя на гостью. — Обрадовала ты меня, зашла без приглашения как своя. — Она кивнула на крыльцо: — Теперь порог дома переступи.

— Зайду к вам, Госка, только прошу, не беспокойся, не считай меня гостьей…

— Ладно, ладно, чем богаты, тем и рады…

— Госка, я же говорю, не в гости пришла я, по делу, ненадолго…

«Не начнись, Госка, эта проклятая война, работали бы мы с тобой на ферме и горя не знали», — поднимаясь на крыльцо, думала Таурзат, и ей хотелось громко говорить обо всем добром, что думала она о Госка…

— Что пишут ваши мужчины? — спросила Таурзат.

— Парень наш из тех, кого связистами называют, — заговорила Госка. — Пишет, что жив, здоров, но поди-ка, поверь ему… Просил, чтобы пока ему не писали. Наверное, их опять куда-нибудь перебрасывают… А хозяин наш еще раньше прислал письмо… Как спасительное лекарство эти каракули на клочке бумаги…

— Ты бы хотела, конечно, чтобы они ежедневно писали… Поставь-ка себя на их место… А война — это постоянная тревога — Таурзат все время помнила о поручении Габуша, и теперь ей представился случай выполнить его. — А как соседи ваши? — опросила она. — Что слышно у них?

— Дзиппа получает письма от старшего, хорошо получает но другой что-то молчит… И от сына Маро вот уже больше месяца нет вестей. А Уалинка получила письмо, три дня, как пришло. — Госка смущенно улыбнулась: — И нашей девушке он написал… Может, ты слышала, как Серафима в детстве упала в ледяную воду и только благодаря Кайти осталась в живых… Тогда-то я и сказала: «Если вырастет она хорошей девушкой, никому раньше вас не отдам ее…» Сказать-то сказала, но над нами бог…

Радость Госка была похожа на безоблачное небо, и у Таурзат не осталось сомнений: конечно, кого-то другого приняли за Кайти… И она выругала Габуша за легкомыслие и излишнюю горячность. Ей стало легче на душе, и жизнь казалась теперь проще и понятней…

— Сколько наговорила я тебе, Таурзат…

— Это не просто слова, Госка, это дорогие вести… Да не получить нам других вестей и от твоих мужчин и от тех, кто из села нашего ушел…

— Дай нам бог такого счастья, — вздохнула Госка, она помолчала, потом пытливо глянула на гостью: — Ответь и ты мне, Таурзат, что ждет нас? Останемся ли мы здесь или бросим село и уйдем?.. Не слышно ли чего-нибудь обнадеживающего? Неужели никак нельзя их остановить?

— Что тебе сказать, Госка? — пожала плечами Таурзат. — Ничем я не могу тебя обрадовать. Радость от нас не стали бы скрывать. Но, думаю, горы они не пройдут. У нас здесь сильные укрепления… Так я думаю своей немудреной головой…

— Ну, уйдем мы, возьмем с собой то, что можно на плечо взвалить… А как быть с колхозным скотом?

— Коров в горы перегоним. Подумаем и об овцах. Ульи с пасеки раздадим колхозникам… Вот для этого мне Серафима и нужна…

Выйдя от Госка, Таурзат взглянула на дом Дзиппа, и сердце ее опять сжалось.

Она шла по улице и думала: нужно будет сообщить Габушу о письме Кайти…

Живущий на берегу реки бывает так беспечен, что остается без воды.

Уже стемнело, когда Серафима вспомнила, что в доме у них нет ни капли воды. Это смутило ее, как упрек уважаемого человека. Она взяла ведра — одно оцинкованное, новое почти, а другое с пеньковым кляпом, затыкающим дырку на дне, — и вышла из дома.

Тени скользили в ночной мгле, таинственные тени… Серафима шла по тропе почти наугад. Она смотрела в сторону леса, за Ираф, но ничего не могла разглядеть в густой тьме. Раньше в это время за рекой светились огни кабардинского села. Кто знает, может быть, сейчас с той стороны идет за водой девушка-кабардинка, идет и смотрит сюда, хочет увидеть знакомые огни, но и здесь темно, будто вымерло село…

Когда-то Серафима боялась выходить за ворота — всюду мерещились ей привидения, из-за всех кустов и бугорков выглядывали всякие чудища… Теперь ей не мерещатся эти страшилища, но время, когда она верила в них, кажется девушке счастливым, как мечта…

Серафима спустилась с обрыва по широким ступенькам, которые недавно выкопал Дзиппа.

…Серафима действовала не торопясь, уверенно, будто различала во тьме то ровное место, куда можно поставить полное ведро. Поспеши она чуть, и ночные страхи, наверное, завладели бы ею, сердце забилось бы, как птица в силках. И Серафима крепилась, не смотрела по сторонам — только под ноги, только на ступени, вздымающиеся, как грива скачущего коня. Сколько шагов она успела сделать?.. Снизу, из-под крутого обрыва, послышался какой-то шум. Может быть, камни осыпались сверху, может быть, чья-то неосторожная нога ступила на гальку…

Тропинка вырвалась из-под лог Серафимы, исчезла. Девушка резко оглянулась. Темнота сгустилась и приобрела форму человеческой фигуры.

Фигура застыла на месте.

Как Серафима поднялась по ступенькам, как взбежала вверх?! Крикнуть, сказать что-то связное не было сил. Язык испуганного человека непонятен другим.

Наверху Серафима опять оглянулась, фигура пошевелилась, сделала шаг в сторону девушки. И тут она разглядела, что это фигура мужчины: она раздваивалась ниже пояса — человек был одет в брюки…

Только вбежав во двор, Серафима почувствовала под собой землю. И, разом обретя голос, крикнула:

— Мама!

— О, очаг мой погас! — из открытой двери вылетел испуганный возглас, и вслед за ним на крыльцо выскочила Госка. — Серафима, что с тобой?!

Шаги, гнавшиеся за ней, стихли, не смея ворваться во двор. И Серафима, с трудом переводя дыхание, почувствовала тяжесть в своих руках: она все еще держала ведра, полные воды, и не решалась шага сделать, боясь, что ноги подкосятся и она рухнет, как срубленное дерево.

— Ты же тени своей боишься, — ворчала мать, — кто же послал тебя в такую пору за водой? — Она взяла у дочери ведра. — Господи, я чуть не умерла от твоего крика… Что тебе померещилось?

Госка нашарила в темноте спички, зажгла керосиновую лампу, подняла ее, посветила на Серафиму.

— Присядь. На тебе лица нет.

— Видела его… Это был он…

— Кто-нибудь стоял у ворот?

— У реки… Возле обрыва… Со стороны Маро…

— Тебе, может, померещилось все?

— Мужчина… В руке была у него шапка…

— О Уастырджи, не село у нас, а пустыня. Всего-то несколько стариков осталось…

— Мне показалось, что он гнался за мной…

— Да кто же это мог быть? Уж не дьявол ли?!

Утром Серафима не слышала, как проснулась Госка, как она привстала в своей простой бязевой ночной сорочке, как скрипнула ее кровать…

— Эй, где ты, Серафима? — услышала девушка.

Голос Дунекка она узнала бы даже сквозь сон — густой, грубоватый, гулкий, будто обладательница его говорит с тугоухим, будто она недовольна чем-то и торопится выложить свои обиды.

Дунекка подала голос, потому что не могла войти просто так, без стука. Серафима только приподнялась в постели, собираясь ответить, как дверь распахнулась, и в комнату не вошла, а скорее ввалилась ранняя гостья. Она тяжело дышала, прижимая обе руки к сердцу.

— Такой кошмарный сон мне снился… — Дунекка присела на табуретку у ног Серафимы, закинула одну ногу на другую. — Боже, что за страшный сон!.. Шли мы с тобой по каким-то дорогам… Вроде перед нами оказалась разлившаяся река… Мутная… Говорят, к хорошему… Я тебя не пускала. Но ты не послушалась меня, пошла вброд… Как проснулась, сразу же пришла к тебе…

— Сейчас у каждого на сердце тревога. Где уж хорошему сну присниться…

— Не заболей только… Что-то ты залежалась в постели…

— Почти не спала этой ночью… Так напугалась, что в себя не приду!

— В этом Госка виновата, — послышался голос Дунекка. — Зря пускает тебя на речку…

— Нет, нет! Не померещилось мне! Человека от камня или куста я еще могу отличить… На нем была телогрейка, в руке он держал шапку… Что-то у него еще было в руке, что-то было…

Едва Уалинка улеглась в постель, как возле окна тихо звякнуло что-то, словно железо о железо ударилось.

Женщина испуганно приподнялась и застыла на месте, не зная, как быть и что делать. Но звук у окна не повторился, и она облегченно вздохнула: наверное, послышалось… В последнее время Уалинка ложилась спать не раздеваясь…

Сегодня, расстилая постель, она подумала: люди только ужинать садятся, а для нас уже настала ночь… Дунекка быстро уснула, а Уалинка все думала, думала, думала…

— Господь всемогущий, — прошептала она так, чтобы не слышала Дунекка, — помоги нам…

Снова звякнуло у окна, выходящего на улицу, и негромкий, но тревожный звук этот разбудил Дунекка. Она вскочила с постели, спросила:

— Кого ты ждешь?

— Он не собирался прийти сегодня. Может, тебе обещал?