Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В качестве комической интерлюдии воспользуемся забавной шапочкой. Ведь туристы их так любят. Пребывая на чужбине, они с удовольствием облачаются в потешные наряды. Сей стальной шутовской колпак зовется головодробилкой — хотя точнее было бы назвать его головоломкой. С другой стороны, учитывая совершённый проступок, последнее название не совсем уместно, ведь турист никогда не ломает себе голову над чем бы то ни было, включая вопрос, где он находится. Ну да ладно, пускай он спокойно об этом поразмышляет, усаживаясь на стул и укладывая подбородок на железную перекладину механизма, а голову — под стальной колпак. Когда мы, поворачивая винты, начнем сдавливать голову, у него изо рта выпадут зубы. Потом раскрошится челюсть, и затем — если мы сочтем возможным проявить милосердие и дойдем до конца — весь череп. Эта модель снабжена специальным лотком для выдавленных глазных яблок.
Что до грандиозного финала, то я пока не могу выбрать между колыбелью Иуды и распиливанием. Последний метод заключается в том, что туриста подвешивают вниз головой, привязав раздвинутые ноги к двум столбам, и затем распиливают пополам, начиная с промежности. Преимуществом этого метода является то, что вся кровь приливает к голове, ведь турист висит вверх ногами, и, если прекратить распиливание где-то посреди туловища, он еще очень нескоро истечет кровью. Недостаток же состоит в том, что турист сам не видит, что с ним происходит.
В этом смысле колыбель Иуды более изысканна. На вид это внушительное орудие — целая установка — кажется сложным, но на самом деле принцип его действия крайне прост. Надеваешь на туриста пояс, похожий на альпинистский, и подвешиваешь его на трех-четырех веревках, дающих тебе возможность очень точно управлять процессом, над острием железной пирамиды, которая располагается под задним проходом. А затем медленно-медленно опускаешь.
Но я, конечно, промолчал. Я увидел двух загорающих туристов в купальных костюмах на причале Гранд-канала, покачал головой и пошел своим путем. Как и в случае нашего древнего континента, богатый, унаследованный из прошлого репертуар возможных вариантов действия скорее притормозил, чем укрепил мою решительность, а детальное знакомство с былыми триумфами и поражениями склонило к тому, чтобы не вмешиваться в настоящее. Скажем так. Или обвиним во всем ту самую треклятую европейскую культуру, мешающую мне расправиться с теми, кто ее опозорил.
А дальше меня ждал мост Риальто. В далеком прошлом — арабеск элегантности в самом сердце города, одной дерзновенной аркой уверенно соединяющий берега Гранд-канала, проект, разработанный Антонио да Понте в 1588 году и окончательно воплощенный в 1591-м. На фотографиях, сделанных издалека, следы этой элегантности еще прослеживаются. Но вблизи Риальто оказывается торжищем. На мосту в двух арочных галереях когда-то находились купеческие лавки, которыми теперь удачно пользуются продавцы сувениров. Между двумя галереями расположена центральная лестница. Уже тогда, в шестнадцатом веке, архитектор предвидел, что на ней могут возникать заторы, так как торговля замедляет скорость ходьбы, и добавил с внешних сторон обеих галерей вдоль перил дополнительные пролеты для подвоза товаров и увеличения пропускной способности. Однако в шестнадцатом веке он никак не мог предвидеть, что у перил этих пролетов всякому прохожему захочется сделать селфи с видом на Гранд-канал. Прорваться сквозь эту толпу совершенно невозможно. Говорят, в Лас-Вегасе построили копию моста Риальто и снабдили ее эскалаторами. То же следовало бы сделать и здесь, в Венеции. Если все будут подолгу стоять на двигающейся лестнице, дело все равно пойдет быстрее, чем на каменной. Кстати, хотите верьте, хотите нет: на мосту Риальто меня трижды спросили на ломаном английском, как пройти к мосту Риальто.
Ну так вот, нашел я наконец этот чертов цветочный — он, чудо из чудес, не обанкротился и даже был открыт — и купил за невообразимые деньги букет из сорока белых тюльпанов. Теперь мне предстояло еще вернуться домой. То, что, побывав где-либо, потом приходится возвращаться, — обычный факт повседневной жизни в большинстве городов, но в Венеции эта данность особенно утомительна. По моим подсчетам, до прихода Клио с совещания оставалось полчаса. Нам с букетом следовало поторопиться. Четко, сосредоточенно и напряженно, подобно лучнику, готовящемуся выпустить смертоносную стрелу, я визуализировал мой маршрут и пункт назначения.
Примерно на полпути, на мостике через Рио-де-Сант-Анцоло, что у Корте деи Конти соединяет кампо Сант-Анцоло с калле деи Фрати (там на углу еще такая милая фарфоровая лавка), в ту самую минуту, когда я проходил мимо, один немецкий турист, пытавшийся во всех подробностях запечатлеть на фото, как его супруга портит прекрасный вид, и движимый в общем-то понятной мыслью вместить в кадр побольше декора и поменьше супруги, сделал шаг назад, наткнулся на меня и надломил один из моих тюльпанов. Тут надломилось что-то и у меня внутри. Пока он пространно извинялся, я, в порыве безрассудной ярости, совершенно мне несвойственной, врезал ему так, что он перевалился через чугунный парапет и прямо с фотоаппаратом полетел в канал.
4— Что-что ты сделал? — переспросила Клио.
Я повторил то, что только сейчас ей рассказал. Воспользовавшись некоторым физическим превосходством, что можно истолковать как рукоприкладство, я одним ударом сбросил немецкого туриста с моста в Рио-де-Сант-Анцоло прямо на глазах у его жены.
— Но это совсем не в твоем стиле!
Она рассмеялась. Впервые с тех пор, как мы уехали из Монтероссо. От неожиданности я так обрадовался, что и сам рассмеялся.
— А ну-ка расскажи поподробнее, как все произошло.
Я рассказал поподробнее.
— Невероятно! — Она покачала головой. — Я почти горжусь тобой.
Букет из тридцати девяти белых тюльпанов, стоявший в вазе
