Книга песчинок. Фантастическая проза Латинской Америки - Пальма Клементе

Начита, соглашаясь с хозяйкой, кивнула головой. Эта Хосефина, конечно, кругом виновата, она так и ищет скандалов. Ведь говорила же Нача горничной: «Молчи! Молчи, ради бога! Неспроста это, раз они не слышали наших криков!» Но куда там... Хосефина едва вошла с завтраком — тут же с порога и заявила:

— Сеньора, ночью кто-то все высматривал вас в окно вашей спальни! Нача и я, уж мы кричали, кричали!

— Мы ничего не слышали,— удивленно ответил сеньор.

— Это был он!..— вырвалось у этой дурочки, у нашей сеньоры.

— Кто это — он?! — спросил хозяин и взглянул на жену так, словно убить ее хотел. По крайней мере так потом говорила Хосефина.

Перепуганная насмерть сеньора зажала рот руками, но муж еще больше разозлился, потребовал ответа, и ей пришлось признаться:

— Индеец... индеец, что сопровождал меня всю дорогу от Куицео до Мехико.

Так Хосефина узнала об индейце из Куицео и так рассказывала потом об этом Начите.

— Нужно немедленно заявить в полицию! — закричал сеньор.

Хосефина показала хозяину окно, через которое незнакомец высматривал сеньору, и Пабло внимательно оглядел все вокруг: на подоконнике он обнаружил пятна еще не засохшей крови.

— Он ранен,— озабоченно сказал сеньор Пабло. Прошелся по спальне и остановился возле жены.

— Да, это был индеец, сеньор,— сказала Хосефина, подтверждая слова Лауры.

Пабло увидел висящий на стуле белый костюм и с яростью схватил его.

— Может быть, ты наконец объяснишь мне, откуда здесь эти пятна?!

Лаура молчала, рассматривая пятна на костюме, и тогда сеньор кулаком стукнул по комоду, а затем подскочил к жене и влепил ей звонкую пощечину. Все это видела и слышала Хосефина.

— У мужа злобное лицо, а его поведение столь же неумно, как и его слова. Я не повинна в поражении и не смирюсь с ним и не забуду о нем,— сказала Лаура, кончиком пальца поддевая черную кофейную гущу со дна чашки. Увидав это, Начита снова налила хозяйке горячего кофе.

— Выпейте-ка еще кофейку, сеньора,— сказала она, целиком и полностью соглашаясь с доводами хозяйки.— И чего сеньору-то жаловаться, а? Да с первого взгляда уже видно, что вы, сеньора Лаурита, не для него.

— Я влюбилась в Пабло во время одной поездки, мгновенно: он напомнил мне кого-то из моих знакомых, а кого — мне было не вспомнить. И позже я несколько раз переживала то мгновение: кажется, он вот-вот станет тем, другим, на кого был похож. Но нет, этого чуда не происходило. Через минуту он вновь становился все тем же — нелепым и беспамятным, словно механизм, лишенный души, и ничем не отличался от всех и каждого в Мехико. Ну разве я не могла не понять своей ошибки?! Когда он злится на меня, то запрещает мне выходить из дому. Да ты и сама это прекрасно знаешь! А сколько у нас было ссор в кино и в ресторанах! Но ты ведь и это знаешь, Начита. А мой первый муж никогда, ну вот никогда не сердился на женщину!

Нача знала: все, что сейчас говорит сеньора,— истинная правда, ведь в то утро напуганная Хосефина вбежала к ней с криком: «Разбуди сеньору Маргариту! Пабло жену бьет!» И она, Нача, пошла тотчас за старшей сеньорой.

Увидав мать, сеньор Пабло притих. Сеньора Маргарита слушала рассказ об индейце, не скрывая удивления: ведь она не видела его, она, как и мы все, видела только кровь на костюме.

— Может, у тебя, Лаура, солнечный удар был и кровь пошла носом? Ты, сынок, вспомни-ка: мы ехали в машине с открытым верхом,— сказала она, сама не зная зачем.

Сеньора Лаура бросилась ничком на постель и задумалась о своем, а ее муж и свекровь принялись обсуждать происшедшее.

— И ты знаешь, Начита, о чем все время думала я в то утро? А что, если он видел ночью, как Пабло целовал меня? И мне хотелось заплакать... Я вспомнила: если мужчина и женщина по-настоящему любят друг друга, а детей у них нет, они превращаются в нераздельное целое — такая им будет кара! Именно так мне говорил мой другой отец, когда я приносила ему воды, а он смотрел на дверь, за которой мы спали: мой двоюродный брат и я. Так и вышло, как он мне говорил... Не поднимая головы от подушки, я слышала, о чем толкуют Пабло и Маргарита, и все-все было такой дикой чушью! «Я сама пойду его искать,— сказала я себе.— Искать, но где?» А чуть позже, когда ты вошла в комнату и спросила, что готовить на обед, меня вдруг озарило: искать в кафе Такубы! [208] А я даже и не знала, что это за кафе такое, Начита. Я просто однажды услышала о нем мельком.

Нача вспомнила, какой была ее хозяйка в тот день, так ясно, словно глядела на нее сейчас: она была в белом костюме, испачканном кровью; да ведь этот костюм и сегодня на ней.

— Ради бога, Лаура, не надевай этот костюм,— сказала ей свекровь.

Но Лаура не обратила на нее ровно никакого внимания. Просто, чтобы скрыть следы крови, сверху надела белый жакет и застегнулась на все пуговицы и, даже не попрощавшись, вышла на улицу. А самое худшее наступило потом... Нет, не самое худшее. Самое худшее произойдет сейчас, здесь, на кухне, если сеньора Маргарита проснется.

— В кафе Такубы в тот час не было никого. И там было очень грустно. Ко мне подошел официант:

— Что желаете?

Я ничего не желала, но надо же было заказать хоть что-то.

— Порцию кокады [209].

Мой двоюродный брат и я, мы оба в детстве любили кокосы. Часы в кафе отсчитывали время. «Повсюду в городе часы отсчитывают время, и его надо тратить с осторожностью. Время истончится до прозрачности, и тогда придет он, и те две линии, нарисованные им, вновь станут единой, и я останусь навеки в самом сокровенном тайнике его сердца». Так я говорила себе и ела принесенное лакомство.

— Скажите, который час? — спросила я официанта.

— Двенадцать.

«В час возвращается со службы Пабло,— сказала я себе,— и если на такси и по окружной, то я могу еще немного подождать». Но я не стала ждать ни минуты и вышла на улицу. Солнце было белым, и голова у меня пошла кругом. Благое намерение уехать рассыпалось в прах, и для меня уже не существовало ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. На тротуаре стоял мой двоюродный брат; вот он подошел ко мне ближе. Глаза его были печальны. Он долго смотрел на меня.

— Ну, как ты? — спросил он своим глубоким грудным голосом.

— Я ждала тебя.

Он стоял неподвижно — как пантера. Я видела его черные волосы и кроваво-красную рану на плече.

— Тебе не страшно здесь одной?

Камни и крики вновь зазвенели вокруг нас, и я почувствовала: что-то обожгло спину.

— Не смотри! — сказал он. Опустился на одно колено и пальцами затушил вспыхнувшую на мне одежду.

— Уведи меня отсюда! — крикнула я изо всех сил, так как вспомнила, что стою перед домом своего отца, что дом горит и что там, за моей спиной,— мои погибшие родители и братья. Все это я увидела отраженным в его глазах в у минуту, когда он, коленопреклоненный, гасил на мне одежду. Я упала ему в объятья. Он закрыл мне глаза горячей ладонью.

— Мужчин больше не будет! — сказала я, не отнимая от лица его ладони.

— Не смотри!

Он крепко прижал меня к груди. Я слышала: сердце стучит, словно гром катится над горами. О, когда же окончится время и я всегда смогу слышать удары его сердца?! Мои слезы тушили жар его ладони, а она горела пожаром города. Крики и камни окружали нас, но у него на груди я была в безопасности.

— Усни вместе со мной...— попросил он меня чуть слышно.

— Ты видел меня этой ночью?..— спросила я.

— Да...— и голос его прозвучал печально.

Мы уснули в свете дня, в жаре горящего города. А когда проснулись — он поднялся и схватил свой щит.

— Спрячься где-нибудь до рассвета. Я вернусь за тобой.

— И он ушел, босой и легконогий... А я убежала, потому что, оставшись одна, я вновь, Начита, испугалась...

— Сеньорита, вам нехорошо?

Мужской голос — ну точно как у Пабло — настиг меня на середине улицы.

— Наглец! Что вы ко мне пристали?!