Фаворит. Том 2. Его Таврида - Валентин Пикуль

Суворов охотно выпил и съел свежий огурчик.

– А к чему лишние разговоры? Уверен, что ваше высочество с моими планами не согласились бы. На споры мы потратили бы весь день. Остались бы при этом друг другом недовольны. И конечно, я бы вам уступил: вы – тактик. Тактики я не знаю, да вот беда – тактика меня хорошо знает!

Николай Васильевич Репнин послал принцу Кобургскому очень горячее поздравление с победой, за что и получил нагоняй от светлейшего: «Вы некоторым образом весь успех ему отдаете. Разве так было? И без того цесарцы довольно горды».

А сам похаживал, довольный, говоря Попову:

– Пишет мне Суворов реляции свои на таких мизерных бумажках, что и курице не подтереться… Или бумаги на слова жалеет? Как же мне матушке-государыне о Фокшанах докладывать, ежели из его «синаксарий» одно мне ясно: победил!

Сейчас они жили только войной, и Василий Степанович Попов счел нужным намекнуть, что влияние Платона Зубова при дворе делается уже опасным. Светлейший беззаботно ответил, что все эти Зубовы (а сколько их там?) для него – даже не гады подколодные, а хуже червей поганых:

– Что они сделают, ползая под могучим дубом?

Сытое лицо Попова вдруг исказила гримаса.

– Не заблуждайтесь, ваша светлость, – сказал он. – Для дуба не змеи, а черви опасны, способные подточить самые могучие корни… Ведь у Платона Зубова еще три брата: Николай, Дмитрий и Валериан, жадные до власти и удовольствий.

При ставке Потемкина работала типография, регулярно выпуская «Вестник Молдавии», цензуре неподвластный, и каждую неделю этот листок оповещал армию о том, каково здоровье светлейшего, какие дамы навестили его и какие собираются навестить. Заодно листок сообщал правду о революции во Франции, а сам Потемкин при слове «Франция» махал рукой – безнадежно:

– Из альянсов европейских сия держава выключилась…

Он навестил верфи Николаева, заехал в Тавриду проследить за охраною побережья, из Херсона готовил морскую экспедицию для овладения турецкой крепостью Гаджибей.

Де Рибасу он заявил со всей прямотой:

– Больно вы все до наград охочи, а дела-то от вас не видать. Коли не возьмешь Гаджибея, я тебя…

– Перед Гаджибеем флот султана дрейфует!

– А ты ночью, ночью… когда все спят. Или забыл, как в Испании апельсины из чужих садов воруют?

Гаджибей моряки и запорожцы брали штурмом. Начали с вечера, поутру все было кончено: над воротами крепости взвился русский флаг. Заодно побрали и деревню татарскую (будущую Молдаванку). Никто в России слыхом не слыхал о Гаджибее, и потому взятие его прошло незаметно для публики, будто в темноте комара раздавили.

Но Потемкин уже предвидел будущее большого города:

– Гаджибей татарский бывал Одиссосом в мужском роде. Так пусть появится в роде женском – Одесса! А название с древнеэллинского языка приохотит к нему греков ради торговли прибыльной. Хорошо бы сразу там и строиться.

– Война. Денег нет, – намекнул Мордвинов.

– У нас всегда война и всегда денег нет. Однако мы еще не пропали ни разу и, даст бог, не пропадем далее…

Он был доволен, что в Гаджибее резни никакой не было, никого не грабили, а взяв крепость, праздновали в единственной городской кофейне, которую содержал грек Аспориди – чуть ли не первый житель этого города. Потемкин распорядился, чтобы в Гаджибей-Одессу сразу посылали отставных матросов и тех, которые увечья получили или семьями отягощены:

– Пусть начинают жить, как все люди живут…

Князь Репнин с главными силами уже обратился к Измаилу, но поглядел на высоченные стены его и вернулся обратно.

– Мои солдаты не мухи, чтобы на Измаил взлетать, – сказал он Потемкину. – Там засел сам Эски-Гасан…

Ко дню рождения светлейшего генералы обещали Потемкину взять для него Аккерман, он предостерег их:

– Лучшим подарком мне будет взятие Аккермана без пролития крови. Заставьте турок искусством дипломатическим помыслить о печальном их жребии, и не кровью, господа, а лишь угнетением духа неприятеля умейте его одолевать…

Начинался сентябрь. Кажется, турки заманивали русских под Измаил сознательно: не сразу открылось, что великий визирь перевел армию за Дунай. Бурные ливни расквашивали дороги, и без того разбитые конницей. Неуемная тоска возникала в сердце при виде унылых полей, жалкой кукурузы, побитой дождями. В кустарниках и буераках прятались турецкие дезертиры.

Юсуф-Коджа велел их ловить. Он спрашивал:

– Откуда вы бежали, собаки?

– Из-под Фокшан, где снова явился Топал-паша.

– Врете! – отвечал визирь. – Суворов, о том все знают, взлетел на Кинбурне с пороховым погребом к небу…

Дезертиров вешали, двигались дальше. Эски-Гасан, бывший капудан-паша, завлекал русских под стены Измаила, а принц Кобургский снова увидел перед собой армию визиря числом в 100 тысяч сабель. «Спасите нас», – написал принц Суворову, и курьер прискакал обратно с таким лапидарным ответом: «Иду». Выступив с войском в полночь, Александр Васильевич за два дня преодолел 70 верст. Страшные грозы бушевали над Молдавией, молнии втыкались в землю, поражая столетние дубы. Юсуф-Коджа пил вечерний кофе в своем шатре, окруженный подушками и мальчиками-рабами, когда к нему втолкнули мокрого от дождя, задыхающегося лазутчика:

– Топал-паша уже здесь! В лагере цесарцев.

– Повесьте его, – указал визирь на лазутчика.

– Я говорю правду, – клялся тот.

– Тем легче тебе будет умирать…

Суворов принял Кобургского в солдатской палатке, они прилегли рядом на охапке сена. Дождь стегал в парусину, из щелей текла вода, одинокую свечу задувало. Принц спросил:

– Как вы думаете, генерал, почему Юсуф медлит?

– Значит, турки еще не готовы к битве.

– Но их много! Очень много на этот раз.

– Чем больше публики, тем больше беспорядков. Пусть нас мало. В малом войске всегда больше храбрецов.

– Вы меня утешаете. Неужели принять бой?

– Немедленно. Успех в скорости…

Невеликая речка Рымник отдавала свои воды истории!

Цепляясь за сучья, он спустился с высокого дерева.

– Сколько ж вам лет, аншеф? – удивился Иосия.

– Помилуй бог, уже шестьдесят. А что?..

С высоты дерева Суворов обозрел лагерь противника, решение принял. После грозы день обещал быть жарким, рано запели птицы. Сражение открылось. Суворов – пеш, держа шпагу – шагал в первой линии, при среднем каре. Войсковые квадраты в шахматном порядке двигались через поля, покрытые бурьяном и стеблями кукурузы. Между инфантерией рысила кавалерия и казаки. Зной возрастал, птицы пели, радуясь концу ливней, солнцу в жизни… Суворов крикнул принцу Кобургскому:

– Друг Иосия! Главная дирекция – Мартинешти, где ставка визиря. За лесом, что перед нами, нас ждет простор и слава. Артиллерия побеждает колесами: маневр – успех!

Вдали проезжал визирь, но не верхом, а в карете. Кораном он останавливал бегущих и тем же Кораном бил по головам сераскиров, понуждая их к храбрости. Пред лесом в деревне Бокзы стояли турецкие батареи, и Суворов тут же решил смять пушки противника. Заметив отклонение русских в сторону, принц Кобургский, уже обложенный тысячными ордами янычар, слал к Суворову адъютантов, но ответ получал один:

– Дирекция прежняя – Мартинешти! Я ничего не забыл. Я все вижу. Пусть принц не боится: успех виден…

Подавив батареи в Бокзы, он усилил свой натиск, и турки бежали к Рымнику. Великий визирь, тряся длинною бородой, пересел из кареты на коня, отдав приказ:

– Бейте по трусам картечью, чтобы вернулись…

Эта же картечь сражала и русских. Янычары на резвых лошадях и чернокожие спаги, сидевшие в седлах, задрав колени к подбородку, налетали с флангов, орудуя саблями. Сейчас главное – выдержать огонь и блеск сабель. Русские и цесарцы двигались параллельно, но в промежуток меж ними Юсуф-Коджа вколачивал клинья янычарских байраков, чтобы развести эти клинья как можно шире, а потом разбивать союзников по частям… В этот жуткий момент австрийцам следовало верить в то, что русские не изменят главной дирекции, а русские должны верить австрийцам, что они тоже сохранят движение на Мартинешти. Лес, за которым скрывался турецкий табор, назывался Крынгу-Мейлор, но солдатам забивать свою память такими словами необязательно: все в жизни забудется, в летописях России останется только название реки – Рымник! За этим вот лесом союзники соединились, перестроившись для совместной атаки. Артиллерия била с колес, не переставая двигаться. Конница ловко вошла в интервалы между колоннами каре, и Суворов скомандовал:

– Кавалерии взять ретрашемент… Вперед!

Громадное поле битвы являло картину всеобщего разрушения, убегавшие турки швыряли зажженные фитили в пороховые фуры, которые и взрывались с яростным треском, калеча лошадей и всадников, раненые ползли к реке, кавалерия в беспощадном наскоке раскалывала им копытами черепа, ломала руки и ноги – вперед, чудо-богатыри! (Суворов живописал Потемкину: «Погода была приятная. Солнечные лучи сияли во весь сей день, оно было близ его захождения…»)