Торговец отражений - Мария Валерьева

— Грейс, как ты хорошо меня понимаешь! Никто из подруг не может так хорошо угадать, что мне так нужно! — Жаклин еще раз сжала руку Грейс, улыбнулась ей и, попрощавшись, наконец ушла.

Грейс видела в окно, как Жаклин оказалась на улице, как пошла к парковке, прикрывая глаза от слепящего солнца и морщась, как быстро, словно ей опять было сорок, шла, стуча каблуками по асфальту в тени зеленых лип. Раньше Грейс обрадовалась бы одиночеству, но уже десять лет могла его терпеть только в компании с чем-то занимающем ум. Три года терпела одиночество на посту лектора в университете Ластвилля. Но одиночество все то же.

Не сказать, чтобы Грейс всегда мечтала преподавать, но после увольнения Френсиса место освободилось, но никто не задерживался там дольше полугода. Кому-то надоедало, кто-то находил работу в Лондоне, а один преподаватель, специально переехавший в Ластвилль ради этой должности, и вовсе вскоре умер. Через несколько лет пригласили Грейс. Она согласилась и только через год поняла, что вообще-то могла оказать Жаклин. Грейс успела немного прийти в себя, закончить третий год, даже выбрать магистратуру, потом и с успехом закончить и начать работать. Никто толком и не понял, почему ей так важно это направление. И только Осборн как-то вечером в шутку сказал: «Хочешь, наверное, сама понять, что ничего на самом деле никто, даже именитые философы, не знает?»

Он был прав, как и всегда, когда совсем не подозревал.

Казалось, студенты любят Грейс. Ее лекции почти не пропускали, пусть сначала читала она их вяло, словно кто-то заставлял. Но время шло, Грейс приноровилась вставлять шутки в презентации, представляла философов как людей сомневающихся, а не знающих, и философия в Ластвилльском университете сделала новый вдох. Но Грейс сомневалась, на самом ли деле студенты довольны. Она во всем сомневалась.

Время учебы в школе вспоминалось смутно, хоть с прожитыми годами и сеансами терапии проявились и прошлые, уже забытые. Она уже могла вообразить, как жила в Канаде, куда забрали ее приемные родители. Ни одного события до шестилетнего возраста Грейс не помнила, потом мазками прорисовывались первые годы в школе, недолгие, переросшие в домашнее обучение. Грейс чем-то болела и не могла ходить в школу. Через пару лет умер приемный отец, с новой матерью пришлось уехать в Соединенные Штаты. Грейс и ту жизнь почти не помнила. Знала только, что однажды очень захотела поступать в Ластвилль, а почему — долго не могла вспомнить. Только голос Джексона слышался отчетливо, словно он заранее знал, как все будет.

Он был везде. В тишине — постоянно. Казалось, воздух вдруг становился плотнее, у него появлялись руки, длинные пальцы, проводящие по шее кончиком ногтя. Ветер вздыхал голосом Джексона. Грейс слышала его присутствие в каждом стуке ветвей об окно, в звуке падающего на гладь воды камня, в шепоте пересыпающейся из пакета в банку крупы.

Грейс зажмурилась, провела короткими ногтями по внутренней стороне руки и досчитала до четырех. Распорядок, последовательность действий успокаивала.

Зазвонил телефон. На экране высветился выученный за полгода номер. Ее зовут Амира, приятная женщина. Стаж вождения тридцать лет, ни одной аварии, даже штрафов почти нет — только за превышение скорости, но не намного. Осборн отобрал Амиру из двадцати кандидатов, даже просрочил ее «испытательный срок», но все-таки доверился ей. После — доверил Грейс.

— Амира? — Голос Грейс прозвучал тише, словно она боялась что-то спугнуть в библиотеке.

— Да, Грейс. Не торопись. Фред встретит тебя на выходе.

— Он уже там? Давно?

— Минут пятнадцать. Он позвонил, сказал, что Жаклин уже вышла.

«Может, поэтому Жаклин так бежала? Она Фреда побаивается», — подумала Грейс и улыбнулась.

— Хорошо, я скоро буду.

Еще раз взглянув на конспект, Грейс сохранила документ, выключила ноутбук, убрала вещи в сумку и задвинула стул. Она научилась делать это бесшумно. Грейс выглянула в окно, но за вихрастыми макушками деревьев не могла разглядеть машину. Дрожь пробежала по пальцам — лучше бы, если бы увидела.

За руль Грейс так и не смогла сесть. После путешествия с Шелдоном передние сиденья автомобилей снились в кошмарах. Много раз она видела, как в темноте машина врезается в дерево и пассажиров спереди сминает, как головой они бьются о переднюю панель. Она слышала, как ломаются кости, как в головах что-то взрывается, раздается звук, словно лопается наполненный жидкостью шарик, и как становится тепло, даже жарко, пока жизнь сбегает с места преступления. Бесчисленное количество раз во снах Грейс видела и другие кошмары: те, о которых никому, кроме Осборна, рассказать не могла. Она снова и снова видела их ночь погружения. Чувствовала соль не до конца растворившегося в чаше порошка, остывшую горькой пленкой на языке, наполненность в голове, словно шарик напитывался новой жидкостью, легкое покалывание кончиков пальцев, будто кто-то совсем маленький пытался дотянуться до ее рук и разбудить, но будить уже поздно. Спустя десять лет она видела эту ночь уже сверху: пятеро молодых людей тонут в озере, а четыре сильные руки и иногда даже ноги не давали им всплыть. Грейс всегда говорила, что ничего не помнит, но помнила слишком многое. Та соль еще осталась в ней и выливалась со слезами. Она перепила мудрости Джексона, которая спустя годы все еще выливалась по капле и оставляла след.

Когда Грейс вышла из главного здания университета, Фред уже стоял у стены, прислонившись к ней спиной и курил. Стоило ему увидеть Грейс, как он бросил недокуренную сигарету в мусорный бачок и выдохнул. Фред в очках от солнца, на остриженную голову нацепил кепку и выглядел как обычный человек, но под простым пиджаком пистолет, в кармане рация. Большие кулаки — любой удар может стать фатальным. Осборн позаботился о том, чтобы Грейс всегда была в безопасности, но Грейс даже в одиночестве не всегда чувствовала себя в безопасности.

Фред поприветствовал ее молча, и хотя утром ни уже виделись, делали вид, что каждый день виделись впервые. Грейс хотела что-то сказать, но посмотрела на его высокую плотную, словно спрессованную из двух, фигуру, и не сказала ни слова. Грейс чувствовала, что и слова Фреда такие же тяжелые, как его кулаки, и редкие, как обыкновенные их разговоры.

Они шли рядом, не прикасаясь друг к другу, но Грейс чувствовала,