Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

Герта приезжала поездом из Гамбурга или пароходом из Киля. С Гербертом, матерью, позже с сыном. И располагалась в каком-нибудь рыбацком домике, который снимала для нее сестра. И сразу там как бы поселялась частичка родного дома, частичка Германии. Всем было хорошо и тепло с Гопхен. Она смеялась, плескалась в море, озорничала. И с таким же удовольствием готовила на всех свои ма́стерские кушанья — для Греты, матери, мужа, да подсобляла еще порой жившему по соседству семейству Брехтов…

Вот фотографии тех лет.

Бертольт Брехт на солнечной лужайке, в ухарски повернутой козырьком назад кепке, присев на корточки, готовится вскинуть на руки двухлетнего карапуза. А пока оба они еще застыли перед этим броском и смотрят в глаза друг другу. Это Брехт и Бернд, «сахарный малыш», сын Гопхен…

Грета с детьми Брехта, Штефом и Барбарой, летним вечером мирно устроились на приступках освещенного косым солнцем высокого деревянного крыльца дома, в котором жила в Дании семья писателя…

А вот компания отпускников барахтается и плещется в теплом море.

Снимки самой Греты разных лет, в том числе сделанные в Крыму и на Кавказе, во время лечений в Советском Союзе, с надписями-посвящениями на обороте…

Кому не известно, с какой ревнивой бережностью относятся порой наследники (и в ГДР, добавлю, чаще, чем у нас) к каждому автографу и документу, которые составляют семейную гордость. И потому, просмотрев содержимое пакета, я спросил осторожно, нельзя ли скопировать некоторые материалы.

— Конечно, конечно! — с готовностью закивала Гопхен. — А если в ГДР у вас мало времени, открытки эти и фотографии можете взять в Москву… Они у нас много лет лежали, подождем, не к спеху… — И добавила чуть грустно: — Жаль, что так немного могу вам дать. В доме родителей был шкаф с вещами, книгами и бумагами Греты. Там были патефонные пластинки Эрнста Буша, которого она любила, письма, фотографии… Она ведь никогда не думала о том, что не возвратится в Берлин… Но дом был разбит бомбой… Все, что осталось от нее в семье, только у меня…

В этой ее готовности отдать дорогие для нее реликвии, память о любимой сестре, чужому человеку было столько душевной деликатности и извечного почтения простого человека к неведомому писательскому труду, что у меня запершило в горле.

Для следующей встречи Герта Ганиш пригласила меня к себе в деревню.

Был жаркий майский полдень. Солнце не просто пекло, а, казалось, выпаривало человека, добывая из него влагу, когда я очутился в деревне Фредерсдорф.

Похожие друг на друга дома из белого бетона под красными черепичными крышами, окруженные нарядно зеленеющими участками, с засаженными луком, свеклой, салатом и другой овощной приправой аккуратными грядками, с яблоневыми, грушевыми деревьями, со множеством пестрых цветочных клумб… Было несомненно, что в каждом таком одноэтажном либо двухэтажном доме есть газ, водопровод, над крышами топорщились телевизионные антенны. Между домами пролегли асфальтовые дороги.

Словом, это была одна из тех типичных немецких деревень, которые называются так только потому, что количество домов не позволяет назвать их иначе, и еще потому, что жители дышат там чистым воздухом, а работать большинство ездит на предприятия в близлежащие промышленные центры. А в остальном что тебе твой город!

Впрочем, деревня Фредерсдорф была не такой уж маленькой, в чем я тотчас же убедился. Нужный мне адрес был: Гунтерштрассе, 3.

— Где находится Гунтерштрассе? — осведомился я у женщины, которая рыхлила цветочную клумбу против открытой калитки, присматривая одновременно за выпачканным землей двухлетним голопузиком мужского пола, который в нерешительности топтался рядом. Видимо, он по-своему хотел помогать матери возиться с землей.

— Гюнтерштрассе? — оживилась женщина и начала подробно объяснять.

— Не Гюнтерштрассе, а Гунтерштрассе, — поправил я.

— A-а, Гунтерштрассе!.. Гансик, перестань! — окликнула она карапуза, который тем временем начал размазывать землю по голому животу, точь-в-точь как это делают и наши пытливые грязнули. — Гунтерштрассе, тогда туда! — И женщина принялась объяснять, как найти эту улицу в противоположной стороне.

Так я проплутал с полчаса, выслушивая противоречивые соображения встречных о местонахождении Гунтерштрассе и Гюнтерштрассе. Все-таки это была деревня, а в деревнях мало кто знает улицы по названиям.

Смекнув наконец, я стал спрашивать просто, где находится дом супругов Ганиш. И мне довольно скоро ответили. Оказалось, я блуждал в трех соснах. И дом Ганишей был совсем рядом, на соседней улице от той, где женщина с чумазым голышом копалась в цветочной клумбе. Так бы мне ее и спросить!

Еще при повороте на злополучную Гунтерштрассе я увидел издали ожидающую супружескую пару. Женщина, сделав козырьком руку, высматривала на дороге запропастившегося гостя. Рядом с ней стоял полноватый невысокий старик, одетый в синий комбинезон с лямками на плечах и белую рубаху. Весь он был плотный, мускулистый, хотя и совершенно седой.

— Это Герберт, — представила Герта. — Он сейчас возился по хозяйству, маленькая авария, сгорела проводка. Он ведь электрик. Просто беда!.. — улыбнулась она неудаче мужа.

Тот, взглянув на меня, вдруг застенчиво просиял.

Ганиши стояли у собственной калитки. Их дом по сравнению с другими казался почти игрушечным. Он был сборный, из сосновых некрашеных щитов, с траурными смоляными полосами в пазах. И стоял на крохотном участке, с тремя-четырьмя яблонями и цветочной клумбой, смотревшей на улицу.

— Этот дом мы сами собирали в 1938 году, — сказала Герта. — Так и живем… Внутри Герберт все оборудовал. Даже электронасос поставил, когда, ни у кого еще тут не было водопровода. Он изобретатель! И сейчас еще все новые затеи придумывает…

Слева ограда у Ганишей была снята. И на продолжении участка возвышался большой ладный дом в современном стиле Фредерсдорфа, из белого бетона, под красной черепичной крышей. И сад, прилегавший к нему, был во много раз больше, чем на клочке Ганишей. Казалось, тот бетонный домина, как огромный дредноут, надвинулся и загнал в угол общей ограды маленький смоляной кораблик-дощатник Ганишей.

— А это чей? — спросил я.

— Тот, — лицо Герты потеплело, когда она произнесла, — дом Бернда, сына!.. Да, да, «Zuckerbübchen», помните! Тоже теперь ему уже сорок. Жена, двое детей. Сам золотые руки, в него вот, наверное! — Она легонько коснулась плеча мужа. — Инструментальщик высокого разряда. Жаль, что сейчас на работе. Он в Трептове на аппаратном заводе. Каждый день в Берлин ездит… Когда ставил дом, мы, конечно, помогли. И землю, и сад выделили из своего участка. Внуки бойкие очень, часто к нам бегают. Шесть и десять лет…