Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

среднем по сто страниц в год. — Я вспоминаю, как фантомы образов терроризируют домочадцев: вопли детей, жертвенный взгляд жены, максимальный выход магнитофона.

— И все в стол? — Меценат протягивает мне руку с карусели истории литературы. Что почетнее: восседать на картонных фигурках, отрывать «контроль» или вращать аттракцион?

— Вы разве не вкурсе? «Да и нет не говорите, белое и черное не берите». — Я не жду иного регламента нашей встречи. — У меня была публикация на Западе.

— А, что-то припоминаю. — Он словно бы изучает меня, собираясь отвесить крамольную фразу. — Ну, это вы, что называется, шагнули одной ногой.

Когда тебе выколют глаза, отрежут уши, вырвут язык, отсекут нос и ампутируют пальцы, тогда ты окажешься «один к одному» в когорте созревших. Я бы залез на вселенскую колокольню и бил в набат. Оглохший от звона, я различил бы рой фигур. Они стремятся на зов, неся свои идеи и раны, — окружение неустанно калечит их, пытаясь лишить нетривиальности и превратить в себе подобных.

— Автору необходимо иметь обратную связь. — Я всматриваюсь в собеседника, и он замечает: мне кажется, он загримирован под традиционную клоунски-патриотическую маску.

— Я ее имею. — Мой взгляд обращается в окно и в небо. Редактор улыбается. Я не удерживаюсь и вновь вперяюсь в актера.

— Это, конечно, замечательно. Мало кто может подобным похвастаться, но, надеюсь, вы не станете меня уверять, что на ваши литературные труды материализуются рецензии или что ваши небесные покровители ниспосылают хоть какие-то гонорары. — Беллетрист выбил свой шар и готов дать фору.

— Я не стану отрицать нужды, которую испытываю, и страстей, которые утоляются посредством денежных вкладов. — Если откровенность не обезоружит, то, во всяком случае, доставит мне радость. — Но я не в силах выдоить из себя ни строчки, пригодной для печати.

— А вы не пробовали обратиться к сказке? — Самбистский финт. Передо мной полое пространство. — Я убежден, что у вас это. должно получиться.

Возможна ли помеха в сочинении сказки? Переименовать, зашифровать — я останусь при своих и буду опубликован. А не взяться ли за гражданскую тему? Настрочу хвалебный очерк о ПТУ или о благородной роли моего предприятия?

Язык оказывается неподвластен разуму, и я начинаю хаять «сегодняшний день».

— Вам не приходилось жить за границей? — вроде бы издалека начинает собеседник. — Вы знаете: оттуда, особенно из малых стран Европы, совершенно иначе видишь нашу страну. Здесь этот контраст даже трудно вообразить.

Мне очень хочется согласиться: это действительно так — я истощен отрицанием. Я допускаю, что мы оба страдаем за Родину. Но идеи наши, возможно, подразумевают только единый эпилог, а в динамике не имеют ничего общего.

— Я был бы счастлив, если бы мы с вами как-нибудь посвятили несколько часов хождению по городу и я бы мог вам показывать и говорить: «Это — плохо», так же как и вы в свою очередь открывали бы передо мной здоровое и светлое: «Это — хорошо!» — Я провоцирую партнера на бросок для последующей контратаки.

— Мы лучше сделаем наоборот, вы будете говорить: «Это — хорошо!» — а я буду говорить: «Это — плохо!», и вы попробуете меня разубедить. Я — на лопатках.

* * *

На секретер, как доверчивые птицы, пикируют издания о всех видах загрязнения Мирового океана. Количество нулей за арабскими цифрами критично для восприятия не более, чем кольца табачного дыма, — мне не осознать того, что катастрофа — не угроза будущего, а факт настоящего. Общение с экологами и юристами убеждает, что имеющие полномочия не имеют стремления к спасению природы, а имеющие эти стремления, соответственно, не имеют полномочий; трагедия в том, что мало кто всерьез относится к перспективе иссякания пресной воды, нарушения теплового режима и прочих необратимых процессов.

Мой масштаб мал — восславить родное предприятие, впрочем, может быть, ославить? Проработав более пяти лет, я составил мнение о стиле работы кормящей меня фирмы. Будучи вахтенным по вагон-бытовке, я докладывал с разных объектов сводки о выполнении различных видов работ. «Собрано два кубометра наплавного мусора» — это когда ни один рабочий не покидал за день бытовки, разве что с целью добычи вина. «Мусор уничтожен», — завтра уже никто не докажет, что сегодня государство безоглядно облапошено.

Освоив обязанности рулевого-моториста, я более емко оценил деятельность конторы глазами плавсостава. «Нагружено пять шаланд», «Отошли на свалку грунта...». Теплоход остается стоять около пустых шаланд — земмашина в неисправности, — «голубой рейс».

Считая путь до свалки лишней обузой, коллеги с более мощного теплохода сбрасывают дноизвлеченный грунт ниже Охтинского моста. Мы с капитаном ухарски улыбаемся: «Россия».

Хвалебная статья завершена. Остается предъявить руководству, далее — Меценату, — он передает в журнал, — и я склоняю голову навстречу лавровому венцу. На базе публикации можно сделать сценарий, а в жанре беллетристики развить сюжет в повесть или даже в роман. Таким образом я введу в заблуждение миллионы людей.

Отбор фактов производственной деятельности скомпоновал коллаж вредоносности предприятия. Однако предприятие — это люди. Итак, я должен обозначить на их биографии клеймо, соответствие которого судьбам многих людей столько раз отрицал; клеймо, которое само по себе было атрибутом расправ над здравомыслящими деятельными людьми; я должен произнести летальный дуэт слов — «враги народа».

Единственная организация, которая создана для очистки водного бассейна, не выполняет рапортуемых объектов. Она обманывает государство, провоцируя его на обман других стран.

Враги внутри и вовне. Не сам ли народ — свой собственный враг? Кто заставляет спиваться миллионы людей? Кто заставляет их расправляться с последними здравомыслящими? Ответа я не знаю!

Как реально заставить контору выполнять то, что сейчас является приписками? Руководство не может не понимать безвозвратности для гидросферы каждого дня фальсификаций. Что поставило их в условия, когда попираются первостепенные права во Вселенной — права природы? Боязнь ответственности за здравомыслие?

Адресовать мои выводы в столицу? Но на каком этапе они попадут к заинтересованному лицу? Вернее всего, конверт станет бумерангом в рамках города.

Так что же предпринять? Пойти доложить? Кому?

Когда мой дед обнаружил спорынью в муке, отправляемой в Сибирь для питания армии, то, как ответственный для пробы, дал соответствующее заключение. К его удивлению, отравленный груз ушел и был подготовлен новый.

Как отчетливо вижу я