Красный ветер - Петр Лебеденко

И вот тогда поднялся с земли Матьяш Маленький.

Вначале встал на колени, склонился над Матьяшем Доби и поцеловал его в лоб. Потом оглядел толпу анархистов и негромко проговорил:

— Фронт оставлять нельзя… Камарадас, фронт оставлять нельзя! — И уже громче, во весь голос: — Испания должна жить! Фашисты не должны пройти, камарадас!

Глазами отыскав Родригеса, того самого Родригеса, который гневно обрушился на «представителя» Нина, он приблизился к нему и попросил:

— Дай мне свой карабин, камарада! Дай, я пойду туда! — Он кивнул в сторону передовых позиций анархистского батальона. — Я пойду туда, — повторил он.

— Он пойдет туда, чтобы ползать на брюхе перед фашистами, — сказал анархист с забинтованной головой. — А потом вместе с ними…

— Заткнись! — бросил Родригес. — Заткнись, тебе говорю. — И — к Матьяшу Маленькому: — Бери карабин. Но туда ты не пойдешь. Они убьют тебя сразу же, как ты появишься… Пойдем вместе с нами в Барселону. Там во всем разберемся.

Он протянул Матьяшу свой карабин и, порывшись в кожаной сумке, висевшей у него на плече, извлек с десяток патронов.

— Спасибо, камарада, — сказал Матьяш.

И он пошел. Медленно, но ни разу не обернувшись. Анархисты продолжали стоять на месте, молчаливо, глядя вслед удаляющемуся Матьяшу Маленькому. Навстречу ему шли, бежали бросившие свой участок фронта те немногие солдаты батальона, которые оставались в окопах во время митинга. Он все шел и шел вперед, зажав в руке карабин, и когда кто-нибудь из отступавших солдат окликал его и говорил, что там, куда он шел, уже нет никого из батальона и через минуту-другую вон из-за того холма покажутся фашисты, отвечал:

— Нельзя бросать фронт, камарада… Фашисты не должны пройти…

На него смотрели, как на человека, потерявшего рассудок, а он продолжал идти вперед. Он знал, что оставшиеся позади анархисты не спускают с него глаз, он это чувствовал, он видел себя как бы со стороны.

Нет, Матьяш Маленький не хотел умирать. Гибель Матьяша Доби тяжелым грузом легла на его сердце, он знал, что если бы ему довелось жить хоть тысячу лет, этот тяжелый груз он нес бы до конца жизни. Но умирать он не хотел.

Нет, Матьяшу Маленькому хочется жить. И не смерти он ищет, идя ей навстречу. Но… Великий патриот Матьяш Бало знает, что рано или поздно он погибнет. Почему же он не останавливается?

Матьяш Большой тоже хотел жить, но пошел с Матьяшем Маленьким не только потому, что надеялся в трудную минуту защитить его: он верил в добрые начала людей, верил в честность и разум…

И вот пришел черед Матьяша Бало. Он идет… Там, откуда он идет, — толпа. А кто в толпе? Люди! Так думает Матьяш Маленький. Люди! Уже слышны одиночные выстрелы фашистов, а люди стоят и смотрят, как с карабином в руках идет на врага венгерский коммунист. Кто может поручиться, что в душе каждого из них вдруг не заговорит совесть?..

Из-за холма, пока осторожно, крадучись, пригибаясь к земле, хотя в их сторону никто не стрелял, выползли фашисты. Двадцать, тридцать, пятьдесят человек. Выползли — и застыли на месте. Из соседней лощины тоже выползли… Двадцать, тридцать, пятьдесят человек… Остановились, огляделись, ничего не могут понять. Кто он, этот спятивший маленький солдат, шагающий им навстречу?

— Эй, руки вверх!

Матьяш на мгновение задержался, прицелился в переднего фашиста, выстрелил. Фашист упал. А Матьяш снова пошел вперед. В него тоже выстрелили. Он почувствовал, как острая боль обожгла плечо. У него потемнело в глазах, будто он шагнул в ночь. Секунду назад Матьяш Маленький видел над головой яркое синее небо, холмы и лощины, откуда выползли фашисты, и вдруг — ночь.

Но он не остановился. Он сказал самому себе, что это еще не конец, что ему нельзя останавливаться, и пошел дальше. Ночь как будто отступила, но, странно, откуда-то с корзиной винограда на плече появился Кароль, двоюродный брат Матьяша, а следом идет жена Кароля Анна и говорит: «Не ходи туда, слышишь? Не ходи, Матьяшик». А Кароль говорит: «Не ходи. Лучше помоги мне нести корзину…»

— Нет, я пойду! (Анны и Кароля уже нет.) Я пойду, — повторяет он, — мне останавливаться нельзя.

Теперь он опять все ясно видел и ясно осознавал. Конечно, ему трудно было понять, почему фашисты до сих пор не изрешетили его пулями и почему батальон анархистов стоит на месте. Вот если бы Родригес устремился вслед за ним, другие, может быть, тоже побежали бы за Родригесом… А фашисты…

— Это полоумный, — сказал лейтенант Урибе. — Или фанатик. У них этих фанатиков хоть пруд пруди. Возьмем его живьем и сдерем с него шкуру.

— На черта он нам нужен! — возразил капрал Ируно. — Пялим на него глаза, будто перед нами невесть какое чудо, и теряем время.

Он прицелился и выстрелил. Матьяш Маленький точно наткнулся на невидимое препятствие и медленно осел на землю. Потом, опираясь на карабин, снова поднялся и, волоча простреленную ногу, опять шагнул вперед.

— Живой! — удивленно воскликнул капрал. — Ну-ка, еще раз… Не заговоренный же он!

В это время Родригес закричал:

— Разве мы люди? Разве мы солдаты революции? Они в упор расстреливают человека, а мы…

Ему никто не ответил. Потрясенные невиданным зрелищем, точно завороженные этой трагедией, анархисты продолжали стоять и смотреть на Матьяша Маленького, который медленно полз вперед и теперь почти вслепую стрелял в фашистов. И вот кто-то там у них упал, убитый или раненый, а потом еще один, и тогда с десяток фашистов ринулись на Матьяша Маленького, паля в него из пистолетов и винтовок, что-то разъяренно крича, — они дорого заплатили за интересный спектакль и решили жестоко разделаться с главным его героем.

Ярости их не было границ. Они-то думали, что батальон анархистов вот-вот бросит фронт, откроет им дорогу и они беспрепятственно пойдут вперед: их заверило в этом начальство, заявив, что к анархистам посланы опытные агитаторы, которые сделают свое дело…

Однако анархисты остаются на месте и, хотя не предпринимают никаких действий, тем не менее, похоже, не собираются уходить. Где же эти хваленые опытные агитаторы? Или все дело испортил этот полоумный солдат?

Лейтенант Урибе невесело усмехнулся: полоумный? Фанатик? А может быть, настоящий патриот? Он ведь знал, на что идет. И наверное, последние минуты жил только страстной верой: что-то должно проснуться в тех, кто увидит его смерть… И есть ли среди солдат лейтенанта Урибе хоть один, который смог бы поступить так же, как этот маленький неизвестный солдат?

У лейтенанта Урибе мелькнула мысль: этого солдата следует взять в плен и с почетом расстрелять перед строем батальона. А перед расстрелом сказать: «Этот человек достоин самой высокой награды за свое бесстрашие!»

Но во-первых, Урибе понимал, что теперь ему уже не остановить своих взбешенных подчиненных, рванувшихся вперед с единственной целью прикончить, растерзать, втоптать в землю солдата, осмелившегося в одиночку бросить вызов целому батальону, а во-вторых, лейтенант внутренним чутьем угадывал, что насторожившийся, сжавшийся, словно пружина, батальон анархистов вот-вот ринется на его позиции: этот маленький солдатик, пожертвовав жизнью, не мог не разжечь пламя гнева даже в самых зачерствелых и закосневелых сердцах.

…Родригес выхватил у рядом стоявшего солдата винтовку и побежал к Матьяшу Маленькому. Он даже не оглянулся — бежит за ним еще кто-нибудь или нет. Но услышал за спиной многоголосые выкрики:

— Сволочи! Целой сворой на одного!

— Мы вам сейчас пустим кровь!

— Быстрее, камарадас!

И — залпы из винтовок, карабинов, пистолетов, а на левом фланге уже захлебывался пулемет, из-за поросшего кустарниками холма ударила пушка — раз, другой, третий; снаряды выли над головами и рвали, вздыбливали сухую землю в расположении батальона лейтенанта. Урибе, который остервенело кричал солдатам, бросившимся на расправу с Матьяшем Маленьким:

— Назад, идиоты! В окопы!

Но они уже были в десяти шагах от Матьяша Маленького. Видели его окровавленное лицо, искалеченную разрывной пулей руку, волочащиеся по земле перебитые ноги.

Десять шагов — несколько коротких секунд… Матьяш Маленький слышал топот ног, слышал крики приближающихся фашистов. Хорошо, он очень хорошо с ними дрался. Так же, как Матьяш Доби и Матьяш Сабо, — летчик, сбивший уже четыре итальянских самолета. Был бы жив великий патриот Венгрии Матьяш Сабо, он, наверное, сказал бы: «Мои внуки — настоящие люди!»

Он открыл глаза не для того, чтобы увидеть фашистов, нет, он и без этого знал, что они уже рядом. Он открыл глаза и увидел бежавших к нему анархистов — весь батальон, и впереди всех — Родригес. Значит…

Он так и умер, светло взглянув на мир, в котором прожил всего восемнадцать лет. Ровно через год после его смерти анархиста Родригеса привезли, тяжело раненного, в госпиталь, и он, передвигаясь по палатам на костылях, рассказывал солдатам: