Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10 - Роберт Хайнлайн

(— Джилл, ожидание длится!

— Я знаю.)

— Сомневаюсь, — продолжал Майк, — что мы можем дать ей все то, в чем она нуждается. Она должна отдавать себя всю и всегда. Сборища Радости, змеи, дурачье — всего этого Пат мало. Она хотела бы возложить себя на алтарь ради счастья всего человечества и каждого отдельного человека. Вот это и есть Новое Откровение… Я грокк, что разные люди вкладывают в него разный смысл. Пат — вот такой.

— Да, Майк! Милый мой Майк!

— Время ехать. Выбери платье и возьми свою сумочку. Весь остальной мусор я выкину.

Джилл с некоторой грустью подумала, что две-три вещички ей все же пригодились бы. Майк всегда переезжал с места на место, имея на себе только костюм, и, видимо, грокк, что ей тоже так больше нравится.

— Я надену то миленькое голубое.

Платье подплыло к ней, наделось на поднятые руки, щелкнула молния. Туфли сами зашагали к Джилл, и она сунула в них ноги.

— Я готова.

Майк уловил не смысл ее мыслей, а их окраску, — суть была чужда марсианскому сознанию.

— Джилл? Хочешь, мы задержимся и поженимся?

Она задумалась.

— Сегодня воскресенье, лицензии на брак не выдаются.

— Тогда завтра. Я грокк — ты бы хотела.

— Нет, Майк.

— Почему нет, Джилл?

— Ближе, чем мы есть, стать невозможно — мы ведь разделили воду. Это одинаково верно и на марсианском, и на английском.

— Ты права.

— Другая причина — чисто английская. Я не хочу, чтобы Доркас, Анни, Мириам, а теперь и Патти думали, будто я их вытесняю.

— Джилл, но ведь никто из них так не подумает.

— Не хочу рисковать, потому что мне свадьба не нужна. Я давно вышла за тебя замуж — еще там — в больничной палате, сотни лет назад. — Она помолчала. — Но есть одна вещь, которую ты мог бы сделать для меня.

— Какая, Джилл?

— Ты мог бы называть меня какими-нибудь ласковыми именами. Вот как я зову тебя.

— Да, Джилл. А какими ласковыми?

— Ох! — Она быстро поцеловала его. — Майк, ты самый милый, самый славный из всех виденных мной людей, но, надо думать, на обеих планетах нет никого, кто бы так выводил меня из себя! Ладно, не напрягайся! Просто время от времени зови меня Маленьким Братом… У меня от этого все внутри тает.

— Да, Маленький Брат.

— О Боже! Пошли отсюда, а то я опять затащу тебя в постель. Встретимся внизу; я пойду платить по счетам. — Она быстро вышла.

Они сели в первый попавшийся «Грейхаунд», даже не спрашивая, куда он отправляется. Неделей позже они объявились дома, несколько дней разделяли воду с братьями, а потом уехали, даже не попрощавшись. Прощание было тем человеческим обычаем, которого Майк не любил; он говорил «до свидания» только незнакомцам.

Вскоре они появились в Лас-Вегасе, где остановились в отеле, расположенном в некотором удалении от Стрипа. Майк развлекался в игорных домах, Джилл убивала время, работая шоу-герл. Петь и танцевать она не умела, но выходила на сцену в колоссальной шляпе, улыбаясь, чуть прикрытая кусочками осыпанной блестками материи, — такая работа в современном Вавилоне Запада ее вполне устраивала. Она предпочитала работать в те часы, когда Майк был занят, и каким-то образом Майк всегда устраивал ее на те места, которые она выбирала. Поскольку казино открыты круглые сутки, то и Майк был занят непрерывно.

Майк играл осторожно, старался выигрывать понемногу, придерживаясь тех границ, которые установила для него Джилл. После того как он выдоил из каждого казино по несколько тысяч долларов, он все там же спустил, чтобы не прослыть удачливым крупным игроком. Затем он нашел себе место крупье, причем никак не вмешивался в бег маленького шарика, а изучал людей, стараясь грокк, что влечет их к игре. Он грокк наличие мощной побудительной силы, которая сродни сексуальности, но в то же время грокк в ней ощутимую скверну.

Джилл сначала думала, что посетители роскошного ресторана-театра, в котором она выступала, были обычным дурачьем, и, следовательно, с ними можно было не церемониться. Но, к ее удивлению, выяснилось, что ей в самом деле было приятно выставлять себя перед ними. С усиленной знанием марсианского языка честностью она попыталась проанализировать свои чувства. Ей всегда нравились восхищенные взгляды мужчин, которых она находила достаточно итересными, чтобы желать их прикосновения. Ее раздражало, что вид ее прекрасного тела не вызывал у Майка никакой реакции, хотя он был предан этому телу так, как может лишь мечтать любая женщина…

…если он не был слишком занят. Впрочем, и в этом случае он был щедр — разрешал ей вызывать его из транса, менял без всяких жалоб скорость своего метаболизма, становился веселым, внимательным, любящим.

Тем не менее у Майка была такая странность — одна из многих, чем-то сходная с его неспособностью смеяться. Поступив в шоу-герлс, Джилл обнаружила, что ей приятно зрительное обожание чужих мужчин, поскольку этого ей Майк дать не мог.

Однако ее крепнущая беспощадная честность в отношении себя самой вскоре разрушила и эту теорию. В зале было полным-полно людей пожилых, весьма упитанных и совершенно лысых, что вряд ли могло понравиться Джилл, которой всегда внушали отвращение «похотливые старые кобели», хотя подобное определение относилось не ко всем старикам. Джубал, например, мог сколько угодно смотреть на нее, мог даже пользоваться весьма вольной лексикой, но это никогда не вызывало у нее ощущения, будто он только и ждет подходящего случая, чтобы ее потискать.

Теперь же она убедилась, что «похотливые старые кобели» не вызывали в ней былого отвращения. Когда она ловила их восторженные взгляды или исходивший от них запах похоти, — а она его чувствовала и даже могла определить, от кого именно он исходит, — ей не было противно. Больше того, это согревало ее, вызывало чувство тайного удовлетворения.

«Эксгибиционизм» ранее был для нее лишь медицинским термином — слабостью, к которой она относилась с презрением. Теперь, обнаружив его в себе и анализируя его, она решила, что эта форма нарциссизма нормальна, либо не нормальна сама Джилл. Но она не чувствовала себя ненормальной. Она была здорова — здоровее, чем когда-либо раньше. Здоровье у нее всегда было отличное, — медсестрам оно необходимо, но теперь у нее не случалось ни насморка, ни расстройства желудка; она не могла даже вспомнить, когда у нее в последний раз отекали ноги.

О'кей, если здоровой женщине приятно, что ею любуются, то ясно как день, что здоровым мужчинам нравится смотреть на нее — иначе во всем этом нет никакого смысла! И тут она с чисто интеллектуальных позиций, наконец, поняла Дьюка с его фотографиями.