Монументы Марса (сборник) - Кир Булычев

– Да? – И неизвестно было, рад Радик такому решению шефа или нет.

– Ну ладно, – сказал шеф, не дождавшись должной благодарности. – Иди. У тебя какой вес?

– Сейчас узнаем, – мрачно сказал Радик. – Не представляю, как жена управится.

В коридорчике, ведущем к весовой – «массогравитонному отсеку», – почему-то не горел светильник. Радик на секунду приостановился, поджидая Лисичку, чтобы она направила его на верный путь.

– Где ты? – спросил он.

– Я здесь, – ответил мужской голос.

В то же мгновение сильная рука прижала к носу и рту Радика вату, пахнущую хлороформом. Мир закружился и исчез. Последним ощущением Радика была уверенность в том, что его куда-то тащат. И голос Лисички: «Он не заслужил иного».

Ровно за восемь минут до запуска теленавт быстрыми шагами вошел в пусковой зал. Он был в длинном махровом халате с капюшоном, низко надвинутым на глаза. Из рукавов вылезали длинные руки с тяжелыми браслетами – дополнительным весом. Сзади шли два пусковика и Лисичка.

Кинув пронзительный черный взгляд на почтительную толпу техников, первый в мире теленавт исчез в черном люке установки. Пусковики нырнули вслед. Лисичка осталась стоять снаружи, словно охраняла установку от врагов.

Шеф поглядел на установку, спросил:

– Все готово? Он там?

– Он там, – ответила Лисичка.

– Он там, – ответили техники.

Шеф проследовал к пульту. Пульт сверкал огнями, как карнавальная улица в Рио. Метроном отсчитывал последние секунды. Еще немного, и теленавт перестанет существовать. Он превратится в поток гравитонов и мгновенно перенесется к Титану. А встречный поток с теленавтом с Титана материализуется в установке, поблескивающей под множеством прожекторов и сканеров, линз и объективов…

– Десять, девять, восемь, семь, шесть…

В этот момент в зал вполз Радик.

– Шеф, – сказал он тихим голосом, которого никто не услышал.

– Пять, четыре, три, два, один… пуск!

– Шеф! – сказал Радик громче.

Шеф обернулся.

– Кто же полетел? – спросил он тихо. – Дезертир!

– Меня подменили, – сказал Радик.

Еще ярче вспыхнули экраны и сигналы.

На экране, который смотрел внутрь установки, появилось торжествующее лицо пусковика. Пусковик поднял вверх большой палец.

– Есть телепортация! – закричал он.

Техники, ученые и обслуживающий персонал бросились друг другу в объятия. Дело свершилось.

Лисичка помогла Радику, от которого сильно пахло хлороформом, подняться на ноги.

– Это, – сказала она, – песнь торжествующей любви.

Из установки, кутаясь в купальный махровый халат, оставленный теленавтом Прострелом, вышла полная молодая женщина.

– Я так больше не могу, – сказал шеф. – Мне семьдесят лет. У меня слабые нервы. Это не Пирелли.

– Нет, – ответила женщина. – Я не Пирелли. Но Пирелли – настоящий джентльмен. И сотрудники вашего института, Артур Артурович, которые работают у нас на Титане, тоже настоящие джентльмены. Когда они поняли, какова сила моей любви к арфисту Прострелу – это имя вам, к сожалению, ничего не говорит…

– Говорит, – сказал Артур Артурович. – Говорит.

– Говорит, – сказала Лисичка.

– Тем более, – сказала решительно женщина в халате.

– Таисия, здравствуйте, – сказала тогда Лисичка. – Он так к вам стремился, чтобы вы не ушли к Степаняну.

– А вы не знаете случайно его адреса? – спросила Таисия. – Я бы поехала к нему немедленно. Я намерена спросить его: женится он на мне или будет колебаться всю жизнь?

– Его адрес, – сказал Радик, тряся головой, чтобы прогнать следы одурения, – Солнечная система. Титан.

– Когда он туда улетел? – тихо спросила Таисия.

– Одновременно с вами, – сказал Радик. – Вы должны были встретиться на полпути.

Таисия молча повернулась, сделала шаг обратно, к установке, но кто-то из техников мягко остановил ее и сказал:

– Следующий запуск через полгода.

Мутант

Я всегда просыпаюсь поздно. Меня будит шарканье ног в коридоре, и этот звук – начало рабочего дня – должен бы вызывать во мне раскаяние. Ничего подобного. Я не вскакиваю, чтобы присоединиться к прочим. Я предпочитаю потратить еще несколько минут на то, чтобы спланировать наступающий день.

Библиотека открывается в одиннадцать. Лена в школе до часу. Можно пока сходить в кино или заглянуть к старику. Или просто погулять по городу.

Шаги в коридоре стихли.

Теперь надо незаметно миновать стражника у входа. Чем меньше привлекаешь к себе внимания, тем лучше. Если демонстративно игнорировать обязанности по отношению к обществу, оно может тебя изгнать… Но держусь ли я за общество? Об этом стоит подумать.

Кино совсем близко, за углом. Сегодня на утреннем сеансе крутят старую комедию. Чувство юмора, пожалуй, самое сложное из чувств. Я глубоко убежден, что существует множество людей, которым оно не свойственно. Невеликое утешение для меня. Как-нибудь проживу без чувства юмора. Достаточно, что знаю о его существовании.

Зал был почти пуст. Лето. Дети, которые должны бы хохотать на этой комедии, разъехались из города. Я застал самый конец «Новостей дня». Вот ради чего стоит сюда приходить: хоть и не самая свежая, но все-таки информация. Показывали автомобильные гонки в Соединенных Штатах и наводнение в Австралии, где гигантские волны пожирали дома и автомобили. Как там, в Австралии? Ощущается ли мое отсутствие? Можно пробраться на самолет, летящий в Австралию. Но найду ли я там подобных себе? Наивысшее наказание мыслящего существа – одиночество. Ты окружен похожими, но не подобными.

С первых кадров я вспомнил, что эту комедию уже смотрел. В ней итальянский полицейский будет гоняться за итальянскими контрабандистами только ради того, чтобы доказать всему человечеству, что добрая душа может скрываться под любой одеждой, – мысль, не требующая столь подробного разжевывания.

Да, не требующая. Доказательством тому мой старик. Старик торгует газетами. У него есть транзистор, который всегда включен, и можно послушать последние известия. Старик – это добрая душа под грубой оболочкой.

Я поспешил к нему. А то еще закроет киоск раньше времени, с ним это случается, если одолевает радикулит. Я уже без старика теряю день. А сколько их осталось в моей жизни? Сто? Тысяча?

Киоск открыт. Издали мне виден профиль старика. До сих пор не могу сформулировать объективных законов красоты. Красив ли, например, мой старик? В линии носа или в душевной привлекательности таится истинная красота?

Я вошел в киоск. Старик был занят с покупателями. Я забрался на мое законное место рядом с транзистором.

Старик протянул руку, чтобы включить приемник, и заметил меня.