Гезат (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Увидев, что к нам приближается всадник, хищница отошла в кусты. К тем, кто ее не кормит, относится более насторожено.

Прискакал один из моих подчиненных и доложил:

— Римляне намного ниже города переправились через реку, стоят там каструм.

Германцы называют римлянами всех, кто служит легионером в обеих враждующих армиях.

— Много их переправилось? — задал я вопрос.

— Сигимар сказал, что больше легиона, — ответил гонец.

— Подожди меня, поедем туда вместе, — приказал я.

Не то, чтобы я не доверял Сигимару, но хотел сам посмотреть, что там и как. Информация была слишком важной, чтобы докладывать ее Гаю Юлию Цезарю без проверки.

Германский вождь все-таки немного ошибся. По новому наплавному мосту на левый берег Сикора переправились целых два легиона плюс вспомогательные войска. Они уже заканчивали строительство большого каструма, рассчитанного, как минимум, на шесть легионов.

— Следите за ними и дальше. Если на этот берег начнут переправляться другие легионы, сразу сообщите мне, — приказал я германцам и погнал коня рысью к нашему каструму.

Меня впустили в шатер главнокомандующего только после того, как сказал, что привез очень важное сообщение. Несмотря на жару, Гай Юлий Цезарь лежал с закрытыми глазами в походной кровати, укрытый шерстяным одеялом. После приступа эпилепсии у проконсула обычно озноб. Бледное лицо немного припухло, будто вчера перебрал, а сейчас мучается похмельем. Рядом за трехногим столиком раб Секст размешивал в серебряной чаше золотой ложечкой какое-то питье.

— О какой неприятности хочешь сообщить мне, галл? — не открывая глаз, слабым голосом спросил Гай Юлий Цезарь.

— Помпеянцы уходят. Два легиона уже переправились на левый берег Сикора и построили там большой каструм, — выпалил я.

Ни в коем случае не считаю себя врачом, но имею твердое убеждение, что приступы эпилепсии случаются от бездействия мозга. Когда ему не хватает напряженного мыслительного процесса или хотя бы эмоций, происходит наказание, после чего если ни первого, то второго становится с избытком. Что и подтвердил больной, начав стремительно выздоравливать. Прямо на моих глазах его лицо порозовело, а открывшиеся глаза были наполнены энергией. Скинув с себя одеяло, под которым лежал в тунике и шерстяных носках длиной до колена, проконсул сперва сел на кровати, а потом прыжком, словно изображал игривого козленка, соскочил с нее.

— Говоришь, уходят?! — радостно произнес Гай Юлий Цезарь, отмахнулся от раба, который протягивал чашу с питьем, и заверил: — Никуда они теперь не уйдут!

— Отряд моих подчиненных неподалеку от этого каструма. Сразу сообщат, когда будут переправляться остальные враги, — проинформировал я.

— Не будем им мешать! — улыбаясь, как ребенок, получивший долгожданную игрушку, решил он. — Подождем, когда переправятся все, а потом пойдем за ними следом!

— Мои всадники могут постоянно тревожить их, — подсказал я.

— Да, это не помешает, — согласился проконсул и обратился к рабу: — Секст, дай этому образованному греку большой мешочек, чтобы он почаще приносил мне хорошие вести!

Когда я вышел из шатра главнокомандующего, весь каструм уже знал, что помпеянцы удирают, причем меня приветствовали так, будто это я заставил врагов отступить. Звукоизоляция у шатра никакая, а возле него всегда вертятся любопытные легионеры. Это не считая охраны, которая всегда рада поделиться подслушанным с сослуживцами.

125

В нашем каструме стихийный митинг. Легионеры требуют, чтобы Гай Юлий Цезарь приказал им преследовать отступающих помпеянцев. Их даже не пугает то, что придется переходить реку Сикор вброд, что для малорослых может закончиться печально. Если переправляться по мосту, то на переход к нему и возвращение к месту напротив каструма на противоположном берегу уйдет весь световой день, за время которого противник сильно оторвется от нас. Судя по спокойной реакции проконсула, он сам и замутил эти волнения. Если бы приказал легионерам перейти реку, тогда бы недомерки ворчали на него, а так он подчиняется их желанию и не несет ответственности за их гибель в воде. На всякий случай Гай Юлий Цезарь распорядился расставить ниже по течению поперек реки всадников-галлов из недавно прибывших, чтобы отлавливали тех, кого собьет с ног и понесет течение. Оно все еще быстрое и сильное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нас эти хитрые маневры проконсула не интересует. При переправе через реку мы разве что замочим ноги и заодно помоем их. Чтобы не скакать в мокрой одежде и сапогах, мои подчиненные перед переправой раздеваются наголо и разуваются. Вода все еще холодная. Лошади с неохотой лезут в реку, зато быстро преодолевают ее. За те несколько минут, пока пересекаешь Сикор, ноги сводит. На противоположном берегу мы неспешно одеваемся и обуваемся. Германцы обмениваются шутками по поводу того, кто чем греб и кто что покарябал о каменистое дно. После чего хлынцой скачем вдоль берега вниз по течению реки. Ехать после купания приятно. Подмокшее седло не скрепит и холодит задницу.

Хвост колонны помпеянцев мы догнали в паре километрах от их нового каструма, теперь уже заброшенного. Замыкающими шагают антесигнаны — опытные вояки. Стоило нам приблизиться, сразу образовали стену щитов. По колонне покатилась весть, что мы напали, и она остановилась. На помощь к антесигнанам подошли обычные легионеры. Германцы вертятся рядом, но не атакуют. Наша задача — не пасть во славу римского народа, устроившего гражданскую войну, а захватить трофеи и заодно, если получится, задержать противника, не дать ему уйти далеко.

Проходит с час, враг понимает, что мы нападать не будем, и возобновляет движение. Вот тут-то отправленные в обход германцы и налетают с двух боков на обоз. Я не вижу, как у них идут дела, но по крикам врагов догадываюсь, что сегодня будем с добычей. Колонна опять останавливает, теперь уже на пару часов. Несколько когорт покидают ее, поднимаются на склоны холмов, чтобы отражать нападения конницы. Затем колонна опять трогается в путь.

Так продолжалось до тех пор, пока нас не догнал девятый легион, шагавший первым. Завидев его, помпеянцы взобрались на высокий холм и построились к бою на верхней части склона, обращенного в нашу сторону. Им оставалось пройти всего-то километров десять до ущелья в горах, которое можно было бы перекрыть силами одной когорты. Им бы рискнуть, попробовать пройти этот путь с боями, но дали слабину.

Гай Юлий Цезарь не стал сходу атаковать их, построил легионы на равнине у холма, давая подчиненны отдохнуть после перехода. Конницу послал вперед, к горам, чтобы не позволила врагу отступить, а в случае сражения ударила в тыл. С первой задачей мы справились, а потребность во второй не случилась. Поняв, что проконсул не будет атаковать вверх по склону, помпеянцы принялись сооружать каструм. Увидев это, и наши начали строительство своего.

Я предположил, что враги попробуют прорваться в темноте к горам, налетят на нас, если останемся там, и сомнут, покрошат многих до подхода помощи, поэтому на ночь мы переместились поближе к своим, а в тылу врага оставил несколько дозоров. И оказался прав. Только заснул, как разбудил гонец, сообщивший, что помпеянцы выходят из каструма.

Гай Юлий Цезарь не спал. Я вообще ни разу не видел его спящим. Ходят слухи, что проконсул страдает бессонницей, хотя его раб Секст отрицает это. Когда я зашел в шатер, главнокомандующий диктовал письмо. Выглядел бодрым, здоровым.

— Они выходят из каструма? — опередил Гай Юлий Цезарь мой доклад.

— Да, мой император! — попробовал я заслужить мешочек с денариями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Караул, трубить «К упаковке!»! — крикнул проконсул, после чего приказал мне: — Выдвигайся к горам, задержи их.

Ночь была лунная, светлая. С гор спустилась прохлада. Воевать в такой обстановке — милое дело. К сожалению, не пришлось. Мы уже готовились напасть на когорту, шагавшую в авангарде, но она развернулась и пошла к своему каструму. Заслышав сигналы в нашем, помпеянцы, видимо, поняли, что мы знаем об их намерениях, и побоялись дать бой отягощенными поклажей, решили остаться вместе со своим барахлом на месте. До рассвета мы проторчали у подножия гор без толку. Война, в которой воевать не хотел никто, кроме германцев, начинала раздражать меня.