Варфоломеевская ночь - Проспер Мериме

— Да. Я предпочитаю отдать мою дочь честному и незаконнорожденному бедняку.

Жан Гарнье сдержал ярость и хладнокровно, сказал:

— Послушайте, Модюи, вы бедны, стары и почти дряхлы; откажите Этьенну Феррану, и в самый день моей свадьбы я отдам вам половину моего состояния.

— Негодяй! — закричал звонарь. — Он мне предлагает продать ему мою дочь!

— Я вам предлагаю обеспечить ее жизнь и вашу!

— Жан Гарнье! — вскричал звонарь. — Я здесь хозяин и прогоняю тебя.

— А я не уйду прежде, чем не заставлю тебя, Модюи, согласиться на собственное твое счастье.

— Ты, может быть, уступишь силе? Если окажется необходимо, я должен буду вспомнить, что я был солдат.

Перрен Модюи подбежал к стене, схватил кинжал и, указывая на дверь, сказал:

— Уходи отсюда, или я убью тебя, как собаку!

Он сделал шаг.

— О, глупый старик! Ты угрожаешь мне, когда я одним движением могу обезоружить тебя.

Кровь бросилась в голову старому солдату.

— Обезоружить меня! — вскричал он. — Ты слишком труслив для этого! Осмелься дотронуться до этого оружия! Однако, и у тебя есть кинжал! Защищайся же, защищайся против старика!

— Ты этого хочешь? Ну, горе тебе!

Дверь распахнулась и на пороге показался Этьенн. Быстрее молнии он бросился и, выхватив кинжал из рук Модюи, прыгнул Гарнье.

При виде работника Гарнье с изумлением отступил.

— Отец!.. Этьенн!.. — закричала Алиса.

Жан Гарнье на одно мгновение был испуган. Но понимая, что более продолжительная нерешительность может его погубить, вскричал:

— О, успокойтесь, сударыня!.. Из уважения к вашим прекрасным глазам я пощажу этого незаконнорожденного!

В порыве бешенства Этьенн выбил кинжал из рук своего противника.

— На колени, негодяй! На колени перед человеком, которого ты оскорбил!

Жан Гарнье, посинев и дрожа от бешенства, должен был склониться под железною рукою Этьенна. Потом красильщик, отворив дверь комнаты, выпихнул в нее Гарнье.

VIII. Проблеск прошлого

Уже несколько дней в доме парфюмера Ренэ гостил друг детства — Жером Тушэ.

Оба в детстве учились в Орлеане одной профессии, и теперь Ренэ практиковал в Париже, а Тушэ, оставшись в родном городке, следил оттуда за успехами друга.

Ренэ знал о горе отца, знал о том позоре, какой пришлось стерпеть Тушэ, когда до Орлеана дошла весть, что его дочь Мария стала любовницей короля, и теперь сочувственно отнесся к безумной затее Жерома Тушэ — отравить Карла IX. Именно для осуществления этого сумасшедшего и почти нереального плана и приехал старый Тушэ в Париж.

Друзья сидели за столом, заваленном пергаментами с химическими записями ядов и противоядий, беседовали, обсуждали составы снадобий. Разговор прервал лакей, который доложил, что какая-то дама желает говорить с Жеромом Тушэ.

— Со мною? — удивился старик.

— Да, с вами.

— Проси, — сказал парфюмер. — Если я буду тебе нужен, позови, — обратился он к старику. — Я прибегу тотчас.

Ренэ исчез в ту минуту, когда лакей вводил даму в маске. Увидев ее, Жером почувствовал трепет, в котором не мог дать себе отчета. Он указал ей на стул, и когда дама села, спросил с любопытством:

— Кого имею честь видеть?

Вместо ответа гостья поспешно сняла свою маску.

Жером узнал свою дочь. Он побледнел и сдерживая гнев, хотел уйти.

— Проклятая, оставь меня, оставь! — закричал старик.

— Нет, батюшка, вы должны меня выслушать.

— Но разве ты не видишь, что твое присутствие заставляет меня страдать?

— Я уже не любовница короля… Я раскаивающаяся и несчастная дочь! Прошу у вас помилования и сострадания!..

Эти слова смягчили раздраженное сердце старика. Он скорее упал, чем сел на скамью, и, собираясь с мужеством, сказал:

— Чего вы хотите от меня? Говорите!

Мария закрыла голову руками, потом, преодолевая стыд, сказала:

— Я пришла просить у вас прощения во всех огорчениях, которые я на вас навлекла.

— Бесславие моего дома совершилось; мои губы не могут взять назад проклятие.

— Это правда! Я проклята… страсти погубили меня… Я была увлечена честолюбием, в котором не отдавала себе отчета… О, батюшка, батюшка! Вы видите мое раскаяние и мои слезы!

— Это не такие кровавые слезы, какие проливал я!

— Но если бы я вас умоляла отворить родительский дом и обращаться со мною там как с служанкой… скажите, приняли ли бы вы меня?

— Никогда!.. Тень твоей матери прогнала бы тебя из святилища твоей семьи, если бы у меня самого не достало на это мужества!

— О! Вы неумолимы!

— Если ты не имела другой цели приходя сюда, как вымаливать прощения в гнусном поведении, уйди сию минуту!.. Тебе приказывает твой отец. Прощай!

Мария Тушэ подняла голову, склоненную отчаянием, и как бы отвечая своим мыслям, сказала:

— Да, у меня была другая цель, когда я шла сюда. Мать моя была католичка и воспитала меня католичкой. Но вы, мой отец, гугенот!

— Молчи! — перебил Жером, оглядываясь.

— Вы гугенот, — продолжала Мария, — и я пришла вам сказать: бегите из Парижа, здесь готовится что-то страшное!

— Я не хочу принимать от тебя советов. Оставь меня! Оставь!

— Я спасу вас против вашей воли, батюшка!

— Ты меня спасешь!.. Ты, унизившая мое имя, запятнавшая мою честь!..

— О, вы неумолимы! Батюшка, ваша жизнь в опасности и я хочу вас спасти!

— Это бесполезно. Если Провидение назначило мне выпить чашу горечи до конца, не ты должна отнять ее от моих губ… Ступай!

— Если я унижена и обесславлена, — вскричала в отчаянии Мария, — вы сами толкнули меня в эту бездну!

— Ты лжешь!

— Я сказала правду: разве вы не хотели с самой ранней молодости выдать меня за старика?

При этих словах с Жеромом сделалось как бы головокружение. Он схватил со стола нож и судорожно сжал его подергивающимися руками. Но гнев старика тотчас утих. Он отбросил нож, и крупные слезы покатились по его щекам.

— Если я ошибаюсь, — сказала молодая женщина, растроганная этими слезами, — скажите мне правду, батюшка.

Жером вытер слезы и, сделав усилие над собой, сказал:

— Старый дворянин, которому я обещал твою руку, оказал мне одну из таких услуг, за которые нельзя заплатить даже чрезмерной признательностью. Соединив тебя с ним в браке, я думал заплатить часть моего долга… если он соглашался усыновить незаконнорожденного сына умершего отца.

— Умершего отца? Но не сами ли вы велели убить Рауля д’Альтенэ?..

— Я? Бог мне свидетель, что моя душа никогда не была осквернена мыслью об убийстве!

— Однако он был убит… Это убийство Рауля заставило меня бежать из родительского дома. Это преступление и заставило меня броситься в объятия Карла IX.

— Рауль д’Альтенэ, — продолжал старик с тем же спокойствием, — был убит одним негодяем, Моревелем, который жил тогда в нижнем предместье Орлеана. Моревель любил тебя.

Мария медленно опустилась на колена.

— Батюшка, — сказала она голосом таким кротким, что растрогала старика, — роковая судьба погубила мою жизнь… Хотите протянуть руку вашей смиряющейся и раскаивающейся дочери?

Жером размышлял несколько секунд, потом, встав, он произнес медленно, как бы с вдохновением:

— Я возьму назад свое проклятие в тот день, когда совершится мое мщение.

— Что вы хотите сказать?

Жером Тушэ хотел отвечать, когда дверь из лаборатории вдруг отворилась и появилось испуганное лицо.

— Королева-мать! Бегите, бегите! — прошептал парфюмер.

Указывая Марии на дверь, он продолжал:

— Туда! Туда! Мой слуга спрячет вас!

Только Мария исчезла, как вошла Екатерина Медичи. Возле нее бежала одна из тех маленьких собачек, которых любил Карл IX и которые обыкновенно бывали при нем.

Несмотря на свои лета, Екатерина была еще хороша, высока ростом и одарена пылким темпераментом, которому она умела во всех возможных обстоятельствах придавать самую очаровательную небрежность; поэтому она производила замечательное влияние на всех приближенных.

Жером Тушэ, несмотря на свою инстинктивную ненависть к гонительнице гугенотов, не мог с первого взгляда удержаться от некоторого волнения.

— Кто этот человек? — спросила Екатерина, нахмурив брови при виде Жерома Тушэ.

— Добрый католик, — без малейшей нерешимости отвечал Ренэ, — друг, которого я призвал из Бургундской провинции, где он занимался наукой колдовства.

— Я могу говорить при нем?

— Совершенно безопасно, ваше величество.

Мы не будем рассказывать разговор этих трех лиц; события покажут нам его впоследствии. Мы скажем, однако, что речь шла о протестантах и о мерах, какие следовало принять, чтобы заставить короля действовать решительнее.

— Приближается минута, — заключила Екатерина, — когда исчезнет все, что мешает моему могуществу.