Славянская мифология - Николай Иванович Костомаров

горем молодец сравнивает тоску с гадиною, вьющеюся около его сердца.

Чогось мини, братци, горилка не пьеться?

Туга коло серця як гадина вьеться.

Но змея является и в более приветливом образе. Молодец увидал змею под белым камнем и хотел изрубить ее. «Не руби меня, – сказала ему змея. – Я пригожусь тебе, как ты будешь жениться: я намощу тебе перстневые мосты, поставлю золотые столбы, повешу шелковые ковры. Как будешь везти свою девицу, мосты зазвенят, столбы заблестят, ковры заколыхаются, загорятся восковые свечи».

У поли, в поли та бил каминь лежить.

А пидь тим камнем та змия лежить;

Ой, тая змия та промовила:

«Не рубай мене, не сичи мене!

Буду я тоби в великий пригоди:

Ой, як ти будешь та женитися,

Помощу мости все перстневии,

Поставлю стовни все золотии,

Повишу коври все шовковии.

Ой, як ти будеш дивочку везти,

Забрязчать мости все перстневии,

Засяють стовни все золотии,

Замають коври все шовковии,

Засяють свичи все восковии».

Подобные столбы и ковры встречаются в другой песне, купальской, где говорится об орании поля орлами и о засевании жемчугом.

Рыба в народной поэзии – символ раздолья, простора, веселого житья. Из разных пород рыб преимущественно является в песнях щука, имеющая иногда значение видового названия рыбы – щука-рыба. За щукою окунь иногда является как бы парою к щуке. Молодец противопоставляет щуке, ведущей раздольное житье в воде, свое бездолье.

Щука риба в мори гуляе до воли,

А я один сиротина, та не маю доли.

Девица хочет гулять, как рыба, по Дунаю:

Щука риба по Дунаю,

А я молода погуляю.

Как щука-рыба с окунями, так она с молодцами:

Щука риба з окунцями,

Я молода з молодцями!

Девица желала бы жить с милым, как рыба с водою:

Ой, коби ти так за мною, як я за тобою,

Жили б, жили, мое серце, як риба з водою.

Да и мать любит дочь, как рыба воду:

Кохалася мати мною, як риба водою.

Одиночество противопоставляется рыбе, у которой всегда есть своя пара:

Щука риба грае, соби пару мае,

А я, бидний сиротина, пароньки не маю.

Или:

Щука риба грае, соби пару мае,

А я стою та гадаю, що пари не маю, —

а житейские трудности и беды сопоставляются с плаванием рыбы против воды:

Ой, як тяжко та рибоньци проти води плисти,

А ще тяжче, кохавшися, не мати користи, —

с пребыванием рыбы в мутной воде:

Ой, як гирько рибоньци,

В коломутнии водици,

Оттак мини, сиротиньци,

В чужий сторононьци, —

или вовсе без воды:

Як трудно та нудно

Билий рибоньци без води, без води,

Так трудно, так нудно,

Молодому козакови без жони.

Рыба, подобно птице, посылается вестницею.

Пливи, пливи, щука риба, уплинь за водою,

Скажи мому миленькому, що я сиротою.

Есть одна галицкая песня, показывающая как будто на верование, что утопленники превращаются в рыб. Бедная вдова, гнетомая панщиною, бросает в озеро свое дитя и говорит: «Ты будешь в озере, как рыбка, плавать, а я до смерти плакать под Маковицею (место происшествия)».

Утопить тя мати, не будеш ся знати,

Будеш там в озери на вики плавати.

Ти будеш в озери, як рибка, плавати,

Я пид Маковицев до смерти плакати.

Здесь мы оканчиваем наше обозрение символики природы. Без сомнения, оно очень недостаточно; богатство южнорусской песенности велико и далеко не все нами исчерпано.

К мифологическому периоду народной жизни следует отнести и олицетворение доли, которое встречается в южнорусских песнях. Доля – мифическое существо, действующее на жизнь человека, дающее счастье и несчастие.

У каждого – своя доля. Она для него прирожденная, «родимая».

Ой, я твоя доля родима,

Та не вельми счастлива.

Она дается родителями и преимущественно матерью. Так, сирота, осужденный служить у чужих людей, вспоминает родителей и жалуется на мать, что она, родив его, не уделила ему счастливой доли.

Билий снижок випадае,

Бурлак нижки пидгинае,

Отця-неньку споминае:

«Мати моя старенькая!

На що мене породила,

Счастя-доли не вдилила,

Розбесчастного пустила».

Но по другому представлению дитя само добывает себе долю; так, девица пеняет на мать, зачем не разбудила ее: другие встали раньше и взяли себе по доброй доле, а она опоздала, и ей досталась лихая доля.

Сама, мати, яровинила.

Мене рано не збудила:

Чужи дочки рано встали,

Та по добрий доли взяли,

А я, мати, спизнилася,

Лиха доля судилася.

В одной свадебной песне как будто языческие представления сталкиваются с христианскими; являются две доли разом: одна дается невесте Богом, а другая – родителем.

Ой, славен, славен Марусин посад,

По всих виконцях ангели сидять,

Ангели сидять, доленьку судять,

А над дверьми сам Господь стоить,

Сам Господь стоить, книжечку читае,

Книжечку читае, доленьку роздае.

Марусю, дитятко, чия доля липша?

Ой, чи божая, чи батенькова?

Несчастие представляется по отношению к доле двумя различными образами: или существованием у человека лихой доли, или отсутствием доли.

Несчастная женщина приписывает свое горе тому, что мать ей дала при рождении лихую долю.

Породила меня мати у Святу недилю;

Дала мини лиху долю; де ии покину!

Нет возможности отвязаться от нее: лихой доли ни продать, ни променять; люди поумнели, не хотят покупать.

Лиху долю ни продати и ни проминяти:

Тепер люди поразумнили – не йдуть куповати.

Несчастная просит ее потеряться в поле, утопиться в воде, заблудиться в лесу, просвятиться в церкви – все напрасно: лихая доля везде уцепляется за нее.