Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

   Которое зависит от копии чужого письма.

   Интересно, что вызвало в курии «недоумение, доходящее до веселья». Оправдания? Попытка сделать вид, что ничего не было? Неуклюжий шаг к примирению? Или — новая атака?

   Клир слушает. Священник–чтец всего лишь старателен, произносит слова четко и размеренно — но как же слушателям хочется его поторопить! Увы, архиепископ–сакс начал с безличных жалоб на упадок нравов и дурной характер времен, перечислил обиды, полученные миссией святого Августина от короля Пенды. Мерсиец, оказывается, не долго думая, потребовал от расположенных на его камбрийских землях монастырей службы, чиновной и проповеднической, на всех землях королевства. Камбрийские монахи явились… и произошло столкновение церквей. Разные службы, разные дни праздников…

   «… доходит до того», — писал епископ–сакс, — «что полухристиане отказывают в причастии крещеным по римскому обряду, требуя произведения над ними нового крещения, поскольку не считают сакса–священника способным совершать таинство. Я со скорбью заключаю, что вальская [8]церковь впала в обычную для Британии ересь пелагианства…»

   Вот тут святейший Пирр разлепил уста.

   — Точнее, — сказал, — по нашему с преосвященным Дионисием Пемброукским совету, стали спрашивать у новокрещеных символ веры. На старых землях Мерсийца отвечали. Зато на новых, отобранных у Уэссекса… Матушка Редин, твой монастырь в Мерсии. Что говорят «крещеные» саксы?

   Сухонькая аббатиса — и в чем душа держится — развела руками.

   — Я своего епископа проповедовать отправила! И еще двух, из дочерних монастырей. Уж они порассказывали… Многих еще при прошлом короле загоняли в реку силой оружия. При нынешнем многие «раскрестились» — какой–то глупый обряд с текущей водой… Для них крещение — не таинство, а колдовство! Другие… «мне обещали новую рубаху!» Третьи… «Местных богов нужно почитать. Я почитаю Христа! Говорят, он пировал с дружиной, когда его предали и зарезали. Но на третий день он воскрес и перебил всех врагов! Уважаю! Так даже Вотан не может!»

   Собрание грохнуло смехом.

   — Чему радуетесь, братия? — возмутилась аббатиса, — Плакать надо! Потому, что эти люди христианами считают себя, а язычниками — нас. Одно спасение, над ними Пенда насмешничает… Он–то весь Новый завет прочел прежде чем жениться на христианке! Бывает, задаст вопрос, выслушает ответ, восхохочет… И в Мерсии становится как–то неловко числиться христианином, не ведая ни символа веры, ни молитвы Господней!

   Смешки стихли.

   Аббатиса Редин в гневе — хуже дракона и вполне сравнима… да, все с той же императрицей. Таков обычай местной Церкви: в делах, не касающихся таинств, аббат старше епископа, а женский монастырь может быть богаче и сильней мужского. Все зависит от рук, что правят хозяйством, и шансы на хорошее управление, пожалуй, равны. Если у иной мужской обители все труды крутятся вокруг пивоварни, то монахини, бывает, чрезмерно увлекаются вышивкой нарядов для праздничных служб и выпечкой…

   — Читай дальше, сын мой, — сказал Пирр, — дальше интереснее.

   Гленец продолжил, все так же невозмутимо, будто в третий раз читает:

   «Главная напасть пришла с востока, от вальского королевства Дивед. Когда до меня дошли слухи, что там случилось явление демоницы Немхэйн…»

   Чтец остановился. Почесал тонзуру — как раз на темечке.

   — Это он так нашу хранительницу?

   Пирр улыбнулся.

   — В Константинополе святую и вечную августу Немайн именуют кровосмесительным отродьем… что, увы, не ложь, а грубость. Все–таки брак дяди с племянницей — немного слишком.

   — Сиды не демоны! — выкрикнул один монах, и прибавил чуть тише, но отчетливо. — Тупые саксы…

   Особенно тупые — теперь. Ни один камбриец не скажет этого вслух, но все они — кровосмесительные отродья, правда, в далеком поколении. Таково уж происхождение их родоначальника, Брута, что отплыл из горящей Трои для того, чтобы основать новую страну. Он ушел дальше на запад, чем беженцы, выбравшие Родос, чем избравший устье Тибра Эней… В Камбрии эту историю знает каждый крестьянин. Каждый священник скажет, что грех и вина лежат на родителях, а на детях — лишь последствия: более тяжелый путь, чем у прочих смертных, но если одолеть — и более славный. Из таких выходят великие герои, как тот же Брут, великие злодеи, как Мордред, зато надежд на спокойную жизнь у них мало: родительский грех словно притягивает зло, которому можно поддаться — или биться с ним, но не остаться в стороне.

   И у сидов такое случалось, да и у греков…

   Тут и прозвучал вопрос, который Пирр давно ждал. Настолько давно, что почти позабыл о нем!

   — А как сида может быть одновременно и гречанкой? Причем августой!

   Первый ответ — тот, которого обычно хватает.

   — Так сида же… с ними никогда не угадаешь.

   — Стойте! Ну, допустим, ее тут не было века. Могли ее базилевсы удочерить… вот как Дэффид! Но… Святейший Пирр, Немайн в бытность Августиной была ребенком?

   Патриарх кивнул.

   — Взрослой я ее только здесь и увидел. Она была очень умным ребенком… и очень шаловливым.

   Такой и осталась. Ребенком — в том числе.

   Чей–то неуверенный голос:

   — Может, казалась?

   Шиканье со всех сторон:

   — Да не умеет она казаться! Даже золото фэйри делать не умеет! Она даже чудеса — изготавливает! Как суп варит или меч кует.

   Греческие священники могут лишь пожимать плечами и переглядываться. Сказать нечего. Дионисий Пемброукский попробовал вставить:

   — Может, она вообще не сида?

   На что немедленно получил:

   — Но ты же ее видел! Кто же она еще? Лицо, уши… Скорее, не августа.

   — Августа! Ее сестра признала… и, что важней, она сестру! Сиды же не лгут.

   — Забыл, святой отец. Но тогда… Как она могла родиться сразу у двух пар?

   — Да, это даже для холмового народа — слишком. Да что там, даже для греков!