Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

— Садись вот тут, — сказала она, крепко встряхнув нашего еле живого проповедника и водворив его на сломанную табуретку, — садись и отдышись теперь да с мыслями соберись, церковная галка. У тебя что, сегодня постный или скоромный день?

— Постный, да только все одно грешный, — ответил Домини, к которому вернулся дар речи. Заметив, что его заклинания только разозлили несговорчивую колдунью, он решил, что лучше будет притвориться ласковым и послушным, а заклинания твердить про себя; вслух он теперь их больше не осмеливался произносить.

Но, так как наш добрый Домини никак не мог уследить за двойным ходом своих мыслей, отдельные слова его внутреннего монолога невольно произносились вслух, вклиниваясь неожиданным образом в его разговор со старухой, и каждый раз пугали Домини; бедняга боялся, чтобы, услыхав какое-нибудь нечаянно вырвавшееся слово, колдунья не рассвирепела еще больше.

Меж тем Мег подошла к стоявшему на огне большому чугунному котлу, открыла крышку, и по всему помещению распространился удивительно вкусный запах. Он сулил нечто более соблазнительное, чем то варево, которое, как утверждают повара, обычно кипит в котле ведьм. Это был запах тушившихся зайцев, куропаток, тетерок и прочей дичи, смешанной с картофелем и щедро приправленной луком и пореем. Судя по размерам котла, все это готовилось не меньше чем человек на шесть.

— Так, значит, ты ничего сегодня не ел? — спросила Мег. Она положила порядочную порцию этого диковинного рагу в глиняную плошку, посолила его и поперчила.

— Ничего, — ответил Домини, — scelestissima[306], то есть хозяюшка.

— На вот, ешь, — сказала она, пододвигая ему плошку, — согрейся.

— Да я не голоден, malefica[307], я хотел сказать — миссис Меррилиз! — На самом деле он говорил про себя:

«Пахнет действительно вкусно, но ведь варила-то это месиво Канидия[308] или Эриктоя»[309].

— Если ты сейчас же не станешь есть, чтобы сил набраться, я тебе все вот этой корявой ложкой прямо в глотку запихаю; все равно, хочешь не хочешь, открывай рот, грешная твоя душа, и глотай!

Сэмсон, боясь, что его накормят глазами ящерицы, лягушачьими лапками, внутренностями тигра и тому подобными яствами, сначала решил не притрагиваться к угощению, но от запаха тушеного мяса у него потекли слюнки, и упорство его поколебалось. Угрозы старой ведьмы окончательно сломили его сопротивление, и он взялся за еду. Голод и страх — самые убедительные проповедники.

«И Саул ведь пировал с Эндорской волшебницей»[310], — подсказывал ему Голод. «Солью посыпано, значит это не колдовская еда: колдуньи — те никогда ничего солить не станут», — добавил Страх. «Да к тому же, — сказал Голод, отведав первую ложку, — это вкусное и сытное блюдо».

— Ну как, нравится мясо? — спросила хозяйка.

— Да, нравится, — отвечал Домини, — спасибо тебе большое, sceleratissima![311] Я хотел сказать — миссис Маргарет.

— Ладно, ешь на здоровье; кабы ты знал, как это все достается, у тебя, может, к еде бы всякая охота пропала.

При этих словах Сэмсон выронил ложку, которую подносил ко рту.

— Да, пришлось не одну ночку не поспать, чтобы все это добыть. Те, кому я обед сготовила, не очень-то о ваших охотничьих законах беспокоились.

«Только и всего? — подумал Сэмсон. — Ну, из-за этого я есть не перестану».

— А теперь ты, может, выпьешь?

— Да, выпью, — изрек Сэмсон. — Conjnro te[312], то есть спасибо тебе от всего сердца.

А про себя он думал: Сказал «а», так говори и «б». И он преспокойно выпил за здоровье старой ведьмы целую чарку водки. Завершив таким образом свою трапезу, он почувствовал, как сам потом рассказывал, «необыкновенную бодрость» и «всякий страх потерял».

— Ну, а теперь ты запомнишь мое поручение? — спросила Мег Меррилиз. — Я по твоим глазам вижу, что, пока ты здесь со мной посидел, ты уж другим человеком стал.

— Исполню, миссис Маргарет, — храбро отвечал Сэмсон. — Я вручу полковнику запечатанное письмо и на словах передам все, что вашей душе угодно.

— Так вот, ступай, — ответила Мег, — передай ему, чтобы он сегодня ночью обязательно посмотрел на звезды и сделал то, о чем я его прошу в этом письме, если он верит,

Что право Бертрамово верх возьметНа хребтах Элленгауэнских высот.

Я его два раза в жизни видела, а он меня ни разу; я помню, когда он в наших местах в первый раз был, и знаю, что его сюда теперь привело. Ну, вставай живее, ты уж и так тут засиделся. Иди за мной!

Сэмсон последовал за старой сивиллой, и та провела его с четверть мили лесом по кратчайшей дороге, которую он один ни за что не нашел бы; потом они вышли в поле, причем Мег по-прежнему шла впереди большими шагами, пока они не добрались до вершины холмика, возвышавшегося над дорогой.

— Постой здесь, — сказала она, — погляди, как закат пробивается сквозь тучу, что целый день небо заволакивала. Погляди, куда упали первые лучи: они осветили круглую башню Донагилды, самую древнюю башню Элленгауэнского замка, и это не зря! Смотри, как темно на море, там, где лодка стоит в заливе, и это тоже неспроста. Тут вот я стояла, на этом самом месте, — сказала она, выпрямившись во весь свой необыкновенный рост и вытянув вперед длинную жилистую руку со сжатым кулаком, — вот здесь я стояла, когда я предсказала последнему лэрду Элленгауэну беду, что стрясется над его домом. И разве не рухнул дом? И хуже еще случилось. И теперь на том самом месте, где я сломала над его головой жезл мира, я стою и молю господа: да благословит он настоящего наследника Элленгауэна, который скоро вернется в родной дом, и да ниспошлет он ему счастье! Он будет самым добрым лэрдом, которого за триста лет видели земли Элленгауэна. Я, может быть, до этого уже не доживу; но, когда мне закроют глаза, много еще останется открытых глаз, и они увидят. А теперь слушай меня, Авель Сэмсон: если когда-нибудь тебе была дорога семья Элленгауэнов, беги с этим письмом к английскому полковнику, только торопись и помни, что от тебя теперь зависит жизнь и смерть!

С этими словами она покинула пораженного Домини и большими быстрыми шагами пошла назад, скрывшись в том самом лесу, из которого они вышли. Это было как раз там, где лес этот глубже всего вдавался в поле. Сэмсон в крайнем изумлении глядел ей вслед, а потом бросился исполнять ее приказание. Он понесся в Вудберн с быстротой, которая ему никогда не была свойственна, и дорогой трижды вскрикнул: «Удивительно! Удивительно! У-ди-ви-тель-но!»