Записки президента - Борис Ельцин

Итак, к полтретьего ночи я имел следующую картину. Бой, который продолжал идти в «Останкине», прямо в здании телецентра. Милиция, от которой требовали не ввязываться в столкновения и которая после первого же нападения ушла, оставив город на растерзание вооружённым бандитам. И армия, численность которой составляет два с половиной миллиона человек, но в которой не нашлось и тысячи бойцов, хотя бы одного полка, чтобы оказаться сейчас в Москве и выступить на защиту города.

Картина была, мягко говоря, безрадостная. Но, как ни странно, именно в эти минуты у меня не было ни малейшего сомнения в том, что и милиция и, в ближайшие часы, армия полностью возьмут контроль над вооружёнными группировками, мечущимися по городу. Несколько человек постоянно общались в эти ночные часы со мной. Наверное, пройдёт время, и они напишут воспоминания об этих тревожных мгновениях. Они смогут подтвердить: в этот момент я был уверен, что 4 октября — последний день гражданской войны в истории России.

Я вызвал машину, оделся и поехал в Министерство обороны. От Кремля до штаба МО, около Арбата, пять минут. Немного времени, но мне было вполне достаточно, чтобы понять, что же на самом деле случилось у Грачева. Почему войска, которые, по его словам, уже почти два часа как должны были освободить «Останкино», блокировать Белый дом, подготовиться к штурму, на самом деле в Москву так ещё и не вступили.

Все — и я, президент, и он, министр обороны, и правительство, и общество наше, — все мы оказались заложниками красивой формулы: армия вне политики. И гордились этим глубоко демократическим лозунгом. А теперь, когда призвали армию защитить общество от фашистов и уголовников, удивляемся: а что это армия так неохотно реагирует?.. Отчего это она так плохо слушается? Её рвали на части, каждый тянул в свою сторону. Хорошо хотя бы и то, что не нашёлся какой-нибудь сумасшедший полковник, который вполне мог бы поднять эскадрилью с бомбардировщиками и полететь на Москву, защищать своего друга боевого генерала Руцкого. Этого, слава Богу, не произошло, думал я. И не надо сейчас кричать, требовать чего-то, не надо устраивать истерик. Напротив, надо поддержать их, надо, чтобы они увидели, что президент спокоен, уверен и в себе, и в армии.

…В это время бронетранспортёры, перегородившие проезд к зданию Министерства обороны, отползали от проходов, давая моему «ЗИЛу» возможность вкатить во дворик. Поднялся наверх. Там уже шло заседание коллегии, во главе стола сидел Виктор Черномырдин. Когда я вошёл, все замолчали, посмотрели на меня. Я сел чуть в стороне, попросив продолжить обсуждение.

Кто-то из командующих докладывал, что часть войск сейчас занята на сельхозработах в Подмосковье, после 21 сентября, посоветовавшись с Лужковым, решили их с полей не снимать. Вообще, должен сказать, вид у генералов был сумрачный, виноватый. И они, видимо, чувствовали несуразность ситуации: законная власть висит на волоске, а армия не может защитить её — кто на картошке находится, кто воевать не хочет…

Стали обсуждать вопрос о взятии Белого дома. Всем ясно было, что этот основной очаг разжигания войны должен быть локализован. Черномырдин спрашивает: «Так какие будут предложения?» В ответ тяжёлая, мрачная тишина.

Неожиданно для меня попросил слова начальник охраны Коржаков. Он сказал, что, поскольку в августе 91-го ему и нескольким его сотрудникам пришлось вплотную заниматься обороной Белого дома, естественно, все варианты захвата здания рассматривались. Штурм мог начаться и со стороны подземных коммуникаций, и с крыши и т.д. Он попросил, чтобы дали слово его офицеру из главного управления охраны, у которого есть конкретный план взятия Белого дома.

Черномырдин спросил, нет ли возражений, и после этого Коржаков пригласил в зал заседаний седого военного, который представился капитаном первого ранга Захаровым. Видимо, от такого обилия звёзд, генеральских погон он поначалу смутился, голос его слегка срывался. Но потом он заговорил уверенно. Захаров сказал, что предлагает сначала использовать танки, десять машин, которые должны будут подойти к Белому дому с двух сторон: пять расположатся у парка имени Павлика Морозова и ещё пять со стороны

Новоарбатского моста. Несколько выстрелов по верхним этажам подействуют на боевиков из Белого дома парализующе. Затем должны пойти десантные войска, которые создадут прикрытие для спецподразделений. И, наконец, последним ударом станет работа уже внутри Белого дома спецгрупп «Альфа» и «Вымпел». Каждому этапу он находил объяснения, связанные с особенностями самого здания, возможностями его обороны. Он считал, что такой план взятия Белого дома приведёт к наименьшему количеству жертв среди обороняющихся.

Я увидел, как оживились генералы, как приободрился Черномырдин. Когда появился реальный план, стало легче, с ним можно было спорить, не соглашаться, уточнять, но уже была точка отсчёта. Пожалуй, именно с этого момента, а часы показывали четвёртый час ночи, наступил моральный перелом и у всех участников совещания. Тут же командующий сухопутными войсками и начальник штаба Вооружённых Сил связались с командирами дивизий, и через несколько минут доложили коллегии, что в семь утра танки могут быть на месте дислокации.

Черномырдин спросил: «Принципиальных возражений ни у кого нет, план принимается?» Все одобрительно кивнули. Тут слова попросил Грачев. Он, медленно выговаривая слова, обратился ко мне: «Борис Николаевич, вы даёте мне санкцию на применение в Москве танков?»

Я посмотрел на него. Молча. Он ответил таким же прямым взглядом, потом отвёл глаза. Черномырдин не выдержал, сказал: «Павел Сергеевич, ну, вы что, вам поручено командовать операцией, почему президент должен решать, какие именно вам для этого необходимы средства?!» Грачев проговорил что-то вроде того, что, конечно, он самостоятельно примет решение, но ему важно было уточнить…

Я встал, попросил дальнейшие детали обсудить без меня, а Грачеву сказал: «Я вам письменный приказ пришлю». И поехал в Кремль.

Первым делом вызвал Илюшина, попросил подготовить распоряжение о том, что Грачеву поручается командование операцией по освобождению Белого дома от засевших там вооружённых боевиков и формирований. Через несколько минут Илюшин принёс готовый документ. Я подписал его, и тут же попросил, чтобы фельдсвязью курьер немедленно доставил распоряжение Грачеву лично в руки.

Да, я давил, давил на них, не давая возможности засомневаться, не позволяя расслабиться, закрасться слабости, неуверенности. Нам и так слишком дорого обошлись несколько часов растерянности. Я действовал жёстко, напористо, видимо, в эти минуты многие на меня обижались. Но было не до церемоний.