Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

Но только отцовская у нее натура. Слишком чувствительна, мечтательна, азартна. Часто парит в облаках, а земли под ногами не видит. Вот и оказалась на чужбине, где хоть и хорошо, да не дома. В безрассудстве часто берет дела не по силам. И при ее здоровье может надорваться, худом кончить.

Гопхен — другое дело. Она живет просто, как поет, себе в удовольствие, но и не в ущерб людям.

Сравнить хотя бы их личную жизнь, которая для женщины, что бы там ни твердили в книжках, — почти все.

Девушкой Грета состояла в спортивном союзе «Фихте», где группировалась активная левая молодежь. А Гопхен, хотя тоже заглядывала в «Фихте», больше по душе был тихий союз «Друзей природы». Она занималась там пешим туризмом. Матушка Ханнхен не была тогда против этих увлечений. На здоровье! Да и почему быть против? До нацистов, в пору Веймарской республики, почти все немцы, можно сказать, состояли в каких-нибудь бундах и ферайнах, союзах, обществах и корпорациях. Это было повсеместной доброй традицией. Сама Ханнхен была активисткой уличного женского ферайна.

Жизнь тогда была не в пример нынешней. Люди не ходили с глазами, как у мороженых рыб, а каждый был похож на себя. Молодежь в этих бундах и ферайнах шумела, затевала диспуты, выходила на демонстрации. Однако не забывала и о физической закалке и развлечениях. Словом, там было многое, что молодости надо для развития, полезно здоровью, а для девушек к тому же и перспективно. Ведь где же им и выбрать себе подходящих парней для жизни? Не по этим же брачным объявлениям в газетах? Воплю изверившихся бедолаг и рекламе завалящего товара: «Фрейляйн, 27 лет, гибкая брюнетка. С хорошим бюстом и талией. Созданная для домашнего уюта. Ищет партнера для основанного на вечной любви брака. Наличие детей и возраст не препятствие…» Тьфу ты, в самом деле!..

На одном из таких скоплений берлинской молодежи Грета и встретила Герберта. Это был тихий крепыш, слесарь-электрик, родом из Магдебурга. Невысокий, но телом ладный, мускулистый, с открытым лицом и дружелюбным взглядом из-под белесых бровей.

Потом вскоре с ним познакомилась Гопхен. И у них началась любовь. Но как же все это шло у них легко, обоюдно весело и с самого начала прочно! Как будто они были даже не влюбленная парочка, а брат с сестрой. Так бы во всяком случае сказали со стороны.

Такие гладкие отношения продолжались семь лет, до официальной женитьбы. А пять из них Гопхен жила с Гербертом. И Ханнхен ни разу даже не поволновалась за дочь. Она знала, что тут не может быть неожиданностей. И действительно, отпраздновали свадьбу, как только молодые накопили денег на собственный дом. А через год ровно родился Бернд, «Zuckerbübchen», «сахарный малыш», как зовет племянника Грета…

А как же она сама, Грета?

Она обожала Гопхен и ее семейство. Но к жизни у нее, как видно, были другие требования.

Еще из школьных лет Ханнхен запомнился такой разговор дочери с ее ближайшей подругой Гильдой, которая теперь, после замужества, стала Лютценгоф.

Девочкам было по пятнадцать лет. Обе учились в одной школе. Тогда впервые на поверхность начали вылезать фашисты. В одном из кинотеатров показывали нацистский фильм. Мальчишка из соседней школы, где учились многие дети коммунистов, швырнул в экран чернильницей. Шуцманы, не зная, кто это сделал, схватили первого попавшегося ученика из того места в зале, откуда бросали. Надеясь таким способом отыскать виновного. Но из этого ничего не вышло. Арестованный был исключен из школы, но не выдал товарища.

— Это возможно только среди мальчиков, но не в среде девочек, — утверждала Гильда. — У нас такие трусихи и ябеды, что обязательно бы донесли…

— А ты? Ты?! Разве ты не поступила бы, как Пауль, которого схватили! — внезапно загорелась Грета.

— Не знаю, — честно призналась Гильда. — Как-то страшно, чтобы тебя выбросили из школы! А тот, смельчак, который виноват, учился бы на твоем месте, как ни в чем не бывало… Я бы, наверное, даже не струсила, а мучилась от этой несправедливости. Ни за что ни про что быть неудачницей!.. Пусть каждый отвечает за себя. Почему тот, виноватый, не пришел и сам не признался?

— Потому, что так решил коллектив. И потому, что многие хотели бы бросить чернильницами! Да не додумались! А признание лишь обрадовало бы начальство. Сейчас все знают, что исключен не тот, кто бросал… И это поступок солидарности! — неумолимо резала Грета. — Ну, а ты? Как бы поступила, если бы надо было сделать такой выбор: предать или стать неудачницей?

— Не знаю, — сказала Гильда. — Все-таки я девчонка, а не мальчишка…

Вот тут Грета и высказала то, что, наверное, давно сидело у нее в голове:

— А ты что же думаешь, с женщин меньше спрос?! Да если хочешь знать, женщина только мускулами слабее, а духом даже сильнее мужчины! Почитай, я тебе дам книжку, — кто лучше переносит боль, голод, болезни? Кто живет дольше? Женщины, а не мужчины! Просто много веков внушали, что мы слабый пол… Вот и расплодились гусыни! С одной стороны, жалуемся, что эксплуатируют, а с другой, слабым быть лучше. Ни спроса, ни ответственности!.. Вот и все. Я бы ни за что не выдала товарища. Пускай хотя бы год держали в тюрьме, с мышами и крысами! Понятно!..[26]

Этот разговор тогда понравился Ханнхен. Она сама считала себя сильнее Августа. Да и ценила в людях смелость.

Но в отношениях с мужчинами Гретины книжки, очевидно, чего-то не учитывали. Потому что в личной жизни у нее не получалось так ладно, как у Гопхен.

Непременно все с сюрпризами, сложными драмами, душевными муками. Хотя Грета терпела все молча и таила в себе. Но Ханнхен, она ведь недаром была мать, видела своих дочерей насквозь, понимала без слов.

Еще в Фихтебунде у нее был неудачный роман с тамошним молодежным функционером. Это была ее первая любовь. Грета вверилась ему, как только она одна умела, со всем жаром, целиком, безраздельно. А оказалось, что тот был ловкач. Делил любовь между двумя, не терял давней связи с еще одной девушкой из Фихтебунда. Грета написала ему гневные стихи. Заклеймила опасным для пролетариата двурушником, который, предав любовь, может так же предать и товарищей по классу, и самое революцию. А потому достоин лишь презрения. И порвала с ним разом. Но долго переживала.

Как и отец, она искала ума в книжках. Тратилась из своей маленькой зарплаты, отказывая себе в необходимом. От этого частью и заболела. Осенью, в плохой одежонке, дрогла под дождями на трамвайной остановке. В тот год начался спад в городском строительстве, предвестие надвигающегося кризиса. Август долго ходил без работы. И в доме тоже было, как в погребе, на потолке сырые разводы, печка мертвая, без угля. Даже постельное белье пахло плесенью. Вот и нажила чахотку.