Ближе к истине - Виктор Ротов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Автор и здесь оказался предельно точен и демократичен. Тогда, в 1986 году (год написания рассказа. — В. Р.), Здислав не мог еще пойти к Богу. И хотя, я уверен, автор уже тогда знал дальнейший пугь исканий героя, он не направил его к Богу, потому что в таком случае, думается мне, он нарушил бы закон своего художественного миропонимания: не навязывать герою поступки, а показывать внутреннюю естественную динамику их.
Итак, главное средство, при помощи которого автор достигает наивысшего воздействия на читателя, — знание того, о чем он пишет. И умение найти «стреляющую» деталь в раскрытии образа, мысли, характера.
Кроме этого, я приметил еще одну особенность автора; особенность, которой я не могу дать свое толкование и объективную оценку. Это своеобразная ритмика повествования. Она часто меняется и вдруг. То ли у автора захватывает дух от той нравственной высоты или безнравственной бездны, где обитают его герои, от чего перебивается дыхание, и меняется ритм биения сердца, и он увлекает и нас, читателей, в это свое состояние. То ли это своеобразная авторская внутренняя ритмика, какая бывает у поэтов, когда стихи в поэмах из одного ритма переходят в другой; или когда в музыке из одной тональности вдруг переходят в другую. Не знаю. И как к этому должно отно
ситься — тоже не знаю. Лично я спотыкался на таких сменах ритма. И не сказал бы, что это было мне приятно. Я сторонник плавной ритмики и в стихах и в прозе. Я и не против разнообразия в ритмике, но пусть это будут плавные переходы, чтобы не резало слух, не сбивало дыхания, не навязывало другой ритм сердцу. Чтоб мысль Моя не спотыкалась.
К примеру:
«Юрека у него отняли. Это Здислав понял, как и другое понял.: не совладать ему с теми силами, не вернуть внука. Сил не хватит. Слаб.
Судьба? Она, она…»
Туг вроде все ладом. Но вдруг:
«И ее черт бы взял, всех взял!..»
Эта строчка по ритмике выбивается из предыдущего ритма.
«И», поставленное впереди фразы, сбивает текущий ритм.
Но далее идет целая фраза, выпадающая из ритма:
«Сердце тихие, неотступные черви грызли».
Не берусь учить автора писать, но ей — богу! Мне кажется, что здесь так и напрашивается правка:
«Юрека у него отняли. Это Здислав понял, как понял и другое: не совладать ему с теми силами, не вернуть внука. Сил не хватит. Слаб.
Судьба? Она, она…
Черт бы взял ее. всех взял!..
Сердце грызли тихие, неотступные черви».
Такой вариант прочитался бы без загшнки. Но это, говорю, может быть, дело вкуса. И автор идет навстречу такому вкусу. Не берусь судить, потому что не понимаю и не воспринимаю этого приема. Может, редактор вмешался в текст неопытной рукой? Может быть. Опытный редактор никогда не нарушит ритма повест вования. Он знает ему цену.
Я расстаюсь с книгой словами лирического героя из рассказа «Осень за выжженными буграми».
«Я кружил по комнате, без надобности трогая всякие вещи и предметы, осязая кончиками пальцев пыль: я кружил по комнате и был в состоянии загнанности: на домашней опаре поднималась во мне тоска прощания, перезревающая в мою тревожную вину… Перед кем, чем?»
ПРОТАЛИНА В БЕЗВРЕМЕНЬЕ
(О книге Валерия Рогова «Гербовый столб»)
Открываю наугад страницу книги Валерия Рогова «Гербовый столб» и читаю первые попавшиеся на глаза слова: «…(кстати, именно в безвременье начинается подъем духа)».
Так получилось: открыл наугад страничку, выхватил наугад строчку, брошенную автором как бы походя, заключенную даже в скобки, и… попал в самую сердцевину. А когда перевернул последнюю страницу, понял — это ключевые слова к замыслу всего сборника повестей и рассказов. По духу своему, по спокойному и емкому показу трагизма российской глубинки, по какой‑то генной вере в силу духа русского народа книга представляется мне первой проталиной в заснеженном пространстве нашего безвременья, которым, словно сифилисом, наградили нас мудрствующие чужевыродки и лжедеятели.
Автор сурово всматривается в русскую действительность, притихшую, словно побитая собака, под хламом обветшалых идей, в руинах строек и перестроек. (Достается здесь и варягам, и русичам). Всматривается и размышляет. И нас приглашает присмотреться и поразмышлять. Не всегда мягко и деликатно. Иной раз настойчиво. А норой и теребит больно — да проснитесь же вы!..
Три тысячи километров на «жигуленке» по «Луговой республике», по «Стране холмов» — по Калужской и Орловской областям. И написал дорожную повесть «Гербовый столб».
Остановлюсь только на ней и на рассказе «Повеселись, приятель…»
В Калужской области в начале века было 1 миллион 355 тысяч населения, в наше время — миллион сорок тысяч. Мора вроде не было, а край на четверть обезлюдел. Это же надо умудриться так обескровить один из сердцевинных районов Руси. Что это? Геноцид тихой сапой? Именно так. Мужичок из Авчурино не лукавит, когда говорит: «Сдается мне, что есть там, в Москве, такие, которые хотят, чтоб русский народ совсем исчез со свету. Изжить хотят русский народ!..»
Это не пустые слова из желания поплакаться по случаю. Через несколько страниц мы убедимся в этом.
Вот женщина, накосившая в неудобьях травы для коровы. «Худая, жилистая, в клетчатом платке, повязанном узлом на затылке; с костистыми, коричневыми от солнца руками, в выгоревшем, потерявшем цвет вольном платье, что еще резче подчеркивало и худобу, и жилистость; с крепкими, мускулистыми ногами, будто у заправской бегуньи, и с совсем незаметной грудью, как у той замотанной рекордами спортсменки».
«— Эх ты, бляха! — грубовато воскликнула она. — Да не верьте вы этим призывам! По радио говорят одно, а в жизни совсем другое. Не давали жить и сейчас не дают…»
И далее спокойно, вроде бы бесстрастно передает автор горькие слова женщины о том, как обманывают и мордуют их власти. Разрешили сначала накосить сена для коровы, а когда они с мужем — инвалидом войны — накосили, у них бессовестно отобрали его. «Дирехтор с парторгом».
Вот ведь как можно унизить целый народ. И что самое интересное — сотворили этот настоящий геноцид тихой сапой никто иной, как так называемые нацменьшинства. Вернее, нацменьшинство, которое плачется на всех перекрестках мира, что его притесняют. То самое нацменшинство, которое когда‑то приютили сердобольные россияне, как сирых и гонимых во всем мире. Пришли они, несчастные, из своих палестин, всунули, как говорится, палец погреться — пустите хоть в черту оседлости, а потом и с ногами влезли. Да не просто с ногами, а с притязаниями на всю землю, на власть.
Читая страницы повести, иной раз напрягаешься психологически так, что дух захватывает. Думаешь в сердцах: ну как у тебя, автор, хватает сил говорить об этом спокойно? Хотя и понимаешь, что это «спокойствие» дается ему кровью.
Но вот не выдерживает и автор. Не выдерживает при виде разоренного Шемардина. Крохотного, но яркого светилища отечественной духовной культуры. При виде оскверненной могилы Марии Николаевны Толстой — любимой сестры Льва Николаевича. Женщины, которую любил Иван Сергеевич Тургенев. «Так и хочется, чтоб наконец‑то были они прокляты, все эти новые, «взращенные Октябрем», джедеятели».
А вот и гербовый столб, на границе Калужской и Тульской губерний. Настоящий гербовый столб! Поставлен
ный еще в «проклятые» царские времена и сохранившийся несмотря ни на что. Переживший революции/ гражданскую войну, годы диких репрессий и нашествие фашистов. И, что самое удивительное, — не тронутый поселянами. «… Перед нами, чуть в стороне от дороги, величественно возвышался каменный столб с гербами губерний — Калужской и Тульской, увенчанными двуглавыми орлами Российской Империи». И далее следует незаметное, но знаменательное замечание автора: «Удивительно, конечно, что этот каменный знак до сих пор сохранился, но объяснимо именно тем, что редкий человек ныне посещает сии Палестины».
Тонкая ирония, прозрачный намек «гражданам мира». Они‑то все в Москве заседают, в разных Министерствах и ведомствах. Оттуда тянутся их удушающие щупальца. И удивительно, хотя и понятно, как это они не дотянулись до этого каменного столба?! А «…кто‑то незаметно заботился об этом губернском знаке…»
Кто же этот «кто‑то»? Подумаешь и вздохнешь…
Нет! Триста лет татаро — монгольского ига не принизили так русского человека, как эти семьдесят четыре года «интернационализма». Невозможно без содрогания читать такие слова: «…когда при Брежневе провозгласили «нечерноземную зону» и политику уничтожения «неперспективных деревень», к 1986 году, то есть за 15 лет, численность сельских жителей Нечерноземья уменьшилась на 4,9 миллиона человек — на 28,4 процента. Что это означает? Ясно, что — обезлюдевание».
И далее:
«По — моему, это уже почти демографическая катастрофа. По — видимому, зная это, так витийствуют ныне, в эпоху перестройки и гласности, левые радикалы, готовые за иудин сребреник продать опустевшую Россию алчному Западу».
