Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Отец Андроник никак не ожидал подобного поворота и слегка растерялся. Потом потеребил крест на груди, покрутил головой и спросил:

—

Кого ж в дружки себе жених с невестой призовут? Найдутся ли такие, а то ведь без этого венчать никак нельзя.

—

О том не думайте, — отвечала ему Дарья. — Все будет как должно: и сватов зашлем, и дружков приставим, главное, чтоб вы свое согласие дали. — С этими словами она извлекла из принесенного с собой свертка здоровущего осетра и положила на стол перед батюшкой.

Тот хмыкнул, покрутил головой, не зная, что ответить, но Дарья уже подошла к нему под благословение, и он со вздохом перекрестил ее, а вслед проговорил:

—

Не знал бы тебя, Дарьюшка, столько лет, никогда бы не взял грех такой на душу. Смотри, надеюсь, владыка выслушает речи твои и меня в том винить не будет. А то ведь сама знаешь…

Но Дарья лишь махнула рукой, давая понять, что бояться ему нечего и, довольная, отправилась прямиком на поиски Спиридона, где, найдя его все в той же кладовой, долго с ним о чем-то беседовала и вышла оттуда с сияющим лицом, словно ее кто рублем одарил.

Через неделю отец Андроник, как и обещал, обвенчал молодых. Свадьбу гуляли в доме у Дарьи, после чего чуть ли не целую неделю кухонные тетки подшучивали над Лукерьей, как та нежданно-негаданно вышла замуж за остяка, который по-настоящему и заповеди христианские не соблюдает. Худо пришлось бы той, если бы не заступница ее, сладившая эту свадьбу, продолжавшая опекать теперь ее и Спиридона и никому не дававшая их в обиду. Постепенно все успокоилось, улеглось, лишь Иван Струна, узнавший о том едва ли не последним, при встрече со Спиридоном злобно сверкал глазами в его сторону, неизменно ронял одну и ту же фразу:

—

Ужо поглядим, чего тебе владыка скажет, как с Москвы вернется… Тогда у тебя точно новая жизнь начнется, сам знаешь, какая…

Спиридон ничего не отвечал, а про себя думал: его бы воля, он теперь, будучи человеком женатым, а вскорости и отцом станет, может и сам начать новую жизнь, если бы знал, как это сделать…

* * *

Нет памяти о прежнем;

да и о том, что будет,

не останется памяти у тех,

которые будут после.

…Прошедшая свадьба Спиридона и Лукерьи не на шутку взбудоражила все архиерейское подворье, и день, а то и два местный народец обсуждал, что последует после возвращения владыки, без благословения которого молодые венчаться никак не могли. Просто права такого не имели! Но Дарья в ответ на все причитания и бабские оханья-аханья, держа голову на отлете, отвечала обещанием умилостивить архиепископа. А чем? То, мол, ее секрет.

И мало того, говорила она, не таясь, коль захочет, то сумеет праведный гнев владыки отвести от молодых, а обрушить его совсем в другую сторону. И при этом красноречиво посматривала наверх. Не на небо, само собой, а на кухонный потолок, над которым помещались тесные комнатки владыческих ярыжек, без остановки водивших перьями по разложенным на столах, покрытых зеленым сукном, бумагам.

Но сколько ни спрашивали ее, как это ей такой оборот удастся, отмалчивалась, лишь намекала о кой-каких провинностях тех ярыжек, что покаместо грозный архиепископ Симеон пребывал в столице, без стеснения заправляли всеми делами и делишками в не имевшей ни конца, ни края епархии Сибирской.

Потому за пересудами своими кухонный народ далеко не сразу хватился долгого отсутствия на своем посту истопника Пантелея. И то лишь о нем вспомнили благодаря небывалому холоду, исходящему из не обихоженных печей, с укором глядящих на мир из углов своих.

Отправили к нему домой посыльных, где заплаканная жена, раньше всех почуявшая беду, лишь руками развела, сказавши, что не видела мужа с самого дня свадьбы Спиридоновой. И пояснила, Пантелей, со свадьбы вернувшись не особо трезвый, чуть с ней посидел за столом, а потом вдруг отправился посреди ночи заниматься возложенными на него обязанностями, чего она за ним ранее сроду не замечала. И все. Домой после того он уже не возвращался.

Кинулись искать Пантелея по всем комнаткам и строениям, но нигде найти его, сколько ни заглядывали во все углы, так и не смогли. Допросили с пристрастием не успевшего еще протрезветь Ивана Смирного. И тот, громко икая, сообщил, мол, видел он Пантелея последний раз в архиерейской бане, где они ради обретения трезвости собрались омыть свои греховные тела.

Народ тут же ломанулся в ту самую баню, стоявшую на отшибе, подальше от посторонних глаз. Зашли внутрь… И там увидели сидящего на лавке с веником в руках, покрытого тонким ледком несчастного истопника. Видать, замерзшего в таком положении уже несколько дней тому назад.

Дворник Иван, о том узнавший, громко рыдал, говоря, что вины его в том никакой нет. Сам он, помывшись, ушел, друга своего не дождавшись. А что потом было, не помнит, потому как память отказала. Какая ж в том его вина, когда голова его с юных лет нездорова и сам он калека горемычный? Ему на это никто и слова дурного не сказал, пусть сам решает, виниться ему перед Богом или дальше с тем жить до самой смерти…

Посокрушались все несуразной смертью той. Вот ведь, сколько лет человек с огнем дружбу водил, всех обогревал, в тепле этакие хоромы поддерживал, а смерть принял от холода. Это ж кому скажи, так не поверят… Не должно было так выйти, а оно на тебе, случилось…

Ну, Пантелея, само собой, схоронили, погоревали, сколь положено. А кому от того легче? Печи все одно, горюй не горюй, а топить требуется. Стали вместо него искать кого, способного для исполнения важной истопнической должности. Да где ж такого зараз найдешь, чтоб этакую ношу себе на плечи взвалил? Шуточное ли дело, два десятка печей обогреть и в исправности содержать. Тут всякого на это дело не направишь, опыт нужен. А где его взять? Опять же без благословения владыки кто решится?

Кого ни звали, не хотят местные мужики этаким нешуточным делом заниматься! Нет храбрецов таких, хоть ты тресни! А пока поиски вели, пришлось кухонным теткам на себе дрова таскать и самим же печи топить. Худо-бедно, но тепла нагнали, кухонные печи зашумели, заурчали, можно было и дальше еду на всю ораву, бумажными делами занятую, готовить. А уж как при том кухонный народ добрым словом бывшего казака Пантелея поминал, слышал бы он те речи, может, и жизнь у него иначе пошла. Доброе слово, оно и греет, и лечит, и к жизни возвращает, если его вовремя говорить станут… Но и после смерти слово то, как ни крути, лишним не будет… И на том свете, глядишь, сгодится…

—

Вот ведь какая она, смерть, бывает, — изрекла, обращаясь непонятно к кому, опечаленная не меньше других Дарья. — Всех нас обогревал, и сам же от холода окочурился…

—

Видно, так ему на роду написано: сколь с морозом сибирским ни борись, а он все одно свое возьмет, — отвечали ей.

—

Да уж, да уж, — соглашалась Дарья, — не хотела бы я такой кончины…

—

Кто ж его знает, откуда она подкрадется, — подавала голос другая ее помощница. — Огонь да мороз — главные враги людские: или сгоришь, или замерзнешь, выбор невелик.

—

Ладно вам, рано еще о смерти говорить, поживем, девоньки, — бодрилась Дарья, хотя у самой на душе было ох, как неспокойно, поскольку нечаянную смерть Пантелея она, никому не желая открываться в том, напрямую связывала с женитьбой Спиридона и Лукерьи, проведенной супротив воли владыки. Но теперь жалей не жалей, а надо дальше служить и угождать всем архиерейским служителям, чей аппетит от случившегося никак не убавился.