Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

В то время Вы ходили в черных перчатках по комнате: это потому, что руки у Вас были красные и потрескавшиеся. Темнота комнаты Миши Слонимского была чрезвычайна, а выбрана была комната не только потому, что Миша и тогда был привлекательным человеком, но и потому, что моя комната была холодновата и надышать её было трудно.

Вы пробили брешь в молчании, которым окружено имя Миши Зощенко.

Но нужно его описать: его темные лапки с темно-желтыми ладонями, его манеру стоять, военную вежливость, девичью обидчивость, прямые ноги, красивые глаза, тихий голос, необыкновенную привлекательность для женщин: я этой привлекательности завидую и сейчас… Вот этот человек искренне желал, как бы Вам сказать, не благообразия, а душевного благоустройства мира и грусть по неустройству мира сделала человека — юмористом.

Люди, живущие правильно, иногда казались ему печальными, бесприютными обезьянами, но люди все для него были занятны, умны.

Великий писатель Михаил Зощенко научил революционное поколение разочаровываться в своем быте, видеть в нем смешное; он любил так будущее и так понимал в прошлом, что быт для него был фарс и Россия в нем прощалась со своим прошлым… Вероятно, то, что я говорю, приблизительно, но я так думаю и хотел бы написать, если время позволит, о Михаиле Зощенко.

Миша Слонимский хороший парень, настоящий писатель, но холод пустого Петербурга ушиб его, и он притворяется стариком.

Мы будем 15 апреля в Ялте. Пускай приедет греться на литфондовском солнце.

Федин у Вас описан хорошо. Но его снежные глаза и некоторая преждевременная умеренность, которая потом стала классикой, должна быть как-то внутренне оценена. Его поиск поздний — сейчас он пишет лучше.

А меня в воспоминаниях Ваших совсем нет и поэтому мне здесь скучно, как будто я попал на дачу без воды.

Кто из наших знакомых внезапно оказался живым (в литературе)? Напишите точно.

Я не знаю, что писать дальше. Поезд формируется, вагоны шляются туда-сюда и тупаются буферами друг о друга.

Состав еще не готов.

Желаю разного счастья. Пишите много. Напишите о Вашем брате и о советском театре того времени.

5 февраля 1964 года.

Пишите смело.

И мы живемИ Робинзону Крузо подобныеЗа каждый бьемся часИ верный Пятница —Лирическая муза —В изгнании не покидает нас[1175]

Л. П.

Вот как надо писать

Виктор Шкловский.

3.

17 июня 1966.

Дорогая Лиза.

Получил Вашу синюю книжечку[1176].

И верный Пятница — Лирическая муза В изгнании не оставляет нас.

Спасибо за память.

Голос у Чуковского не могучий[1177]. Он сладкопевец.

Гумилев упомянут прямо и путно. Где Серапионы?[1178]

Биография Ваша очень хорошая, но причесана на прямой пробор с фиксатуаром.

Вы очень талантливый поэт.

Мне жаль что мы не (1 слово нрзб.) когда нам было по 25*). С удовольствием написал Ваш старый адрес[1179].

Жена моя больна. Она в глазной больнице. Говорят что это алергия. Распух глаз.

Пишу книгу[1180]. Тощая. Последняя.

Я в квартире один. Пишу и мою ванну. Каждый из нас сам себе Пятница.

Виктор Шкловский.

_________________________

*) стр. 17.[1181]

Константин Федин

Вот фрагмент из воспоминаний Полонской: «Мое знакомство с Фединым началось в 1921 году. Я встретила его в Доме искусств, в „обезьяннике“ — так назывался подвальный этаж дома купца Елисеева на углу Мойки, Невского и Морской… Здесь Федин в тот день, когда я впервые пришла сюда, прочел рассказ „Сад“, только что написанный им. Мне этот рассказ очень понравился… Вскоре этот рассказ был напечатан отдельной книжкой»[1182]. Случилось это, на самом деле, не очень скоро — в 1924 году, рассказ был проиллюстрирован молодым тогда, но уже замечательным графиком В. М. Конашевичем. Его отпечатала, как указано на книжице, Типография имени Н. Бухарина, и книжку эту Федин подарил Полонской с лапидарной надписью: «Елизавете Полонской — Конст. Федин, в 1924 году, в декабре». В том же году издательство «Круг» выпустило еще одну вещицу Федина 1921 года «Рассказ об одном утре», её Федин подарил Полонской, надписав: «И это — не плохой рассказ. К. Федин. 1924». Таковы материальные следы знакомства. С 1937 года Федин жил в Москве. Несколько его писем Полонской относятся лишь к послевоенному времени. Более частыми письма эти стали, начиная с 1961 года, когда миновало некоторое время после заслуживших осуждения в писательской среде литературно-политических поступков Федина 1957–58 годов… К Полонской Федин всегда был внимателен и душевно отзывчив; может быть, потому, что она (в письмах к Федину) стояла несколько в стороне от московских литературных конфликтов. Последнее письмо Федина написано в 1966-м в связи с годовщиной Серапионов.

1.

Барвиха, 12 марта 1952.

Дорогая Елизавета Григорьевна,

Большое спасибо за такое душевное приветствие[1183], которое могло быть написано только Лизой Полонской, только человеком, марширующим в ногу уже четвертый десяток, только другом, помнящим каждый день общих надежд, планов, ожиданий, только товарищем настоящим и нелицемерным. Я очень был рад Вашему письму! Должен сказать, что весь наличный состав периода Мойки откликнулся на мое производство в персону седьмого десятка, и это меня вновь наполнило чувством молодости. Еще раз благодарю!

Ваш Конст. Федин.

2.

16 ноября 1961, дача.

Милая серапионовская сестра Елизавета Григорьевна,

Спасибо Вам братское за память — за книгу[1184], надпись на ней и даже за то, что на меня не сердитесь!

Как же не сердиться? Винюсь. И винюсь очень. Но ведь и надеюсь, что простится мне свинское мое молчание, ибо чего не отпустишь брату своему, если он покается?

Весь год нынче был у меня так труден, что я не мог не откладывать на будущее иногда даже самого желанного и необходимого. Взявшись печатать роман свой[1185], должен был непрерывно работать, отдавая ему все силы. А силы часто казались «последними», потому что все чаще хворал и непрерывно перемогался.

Только третьего дня кончил книгу и сдал заключительную главу «Новому миру». Журнал все эти месяцы висел над головой моей мечом, куда более грозным, нежели Дамоклов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});