Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги - Росс Макдональд

Оркестр начал играть. Кое-кто вышел из столовой и заказал бренди. Увертываясь от танцующих пар, я вернулся к столу Питера. Стоящее перед ним блюдо с десертом было пусто, кроме небольшой полоски шоколада. Он выглядел смущенным и подавленным.

— Я думал, вы уже ушли, — сказал он.

— Я беседовал в баре с некоторыми друзьями мистера Фэблона.

— Доктор Сильвестр?

— Он был одним из них, — ответил я.

— Я также перекинулся с ним несколькими словами. Он надевает на себя жесткую личину. Но он беспокоится о Джинни, я знаю.

— Мы все беспокоимся.

— Вы не думаете, что нам следует вернуться к дому Мартеля? — Питер сделал усилие встать.

— Не до тех пор, пока у нас будет в руках что-нибудь существенное, чтобы стукнуть по нему.

— Что, например?

— Какое-либо веское доказательство того, что он не тот, за кого себя выдает. Я пытаюсь прояснить что-то сейчас.

— А что мне делать?

«Идите и побегайте по берегу», — хотелось мне сказать. Но я сказал:

— Вы должны ждать. И вы должны привыкнуть к мысли, что все может пойти совсем не так, как вам хочется.

— Вы что-нибудь выяснили?

— Ничего определенного, но у меня есть предчувствие. Все здесь началось не очень удачно и окончиться может также несчастливо. Мне кажется, все вернется назад, по крайней мере к предполагаемому самоубийству Роя Фэблона.

— «Предполагаемому»?

— Во всяком случае, один человек, из тех кто его знал, не верит, что это было самоубийство. Он предполагает, что и другие тоже могут так думать.

— Кто бы ни сказал вам это, это всего лишь предположение.

— Возможно. Но он католик, и он восхищался Роем Фэблоном. Он не хотел бы думать, что Рой был самоубийцей. Ваш отец сказал мне, между прочим, одну любопытную вещь.

— Я не знал, что вы говорили с моим отцом. — Голос Питера звучал сухо и подозрительно, будто я перебежал во вражеский лагерь.

— Я поехал к вам домой, чтобы поговорить с вами после полудня. Ваш отец сказал мне, помимо прочего, что тело Роя Фэблона было так изуродовано акулами, что его едва можно было узнать. В каком состоянии было его лицо?

— Я сам его не видел. Мой отец — да. Все, что они мне показали, — это было его пальто.

— Он вошел в воду, одев верхнее пальто?

— Скорее, это был непромокаемый плащ.

— Он вошел в воду в непромокаемом плаще?

Меня это тоже поразило. Трудно представить, чтобы спортсмен, атлет вошел в океан в непромокаемом плаще с того берега, владение на которое его жена была вынуждена продать, и утонул.

— Как вы узнали, где точно он вошел в воду?

— Он оставил бумажник и часы на берегу. В бумажнике ничего не было, кроме удостоверения, но часы были очень хорошие — это подарок миссис Фэблон. На крышке были их инициалы, а на корпусе — какая-то гравировка на латинском.

— Никаких записок о самоубийстве?

— Если и были, я об этом не знаю. Но это еще ни о чем не говорит. Местная полиция не всегда подробно оповещает о таких делах.

— В Монтевисте часто бывают самоубийства?

— Свою долю мы имеем. Знаете ли, когда у вас есть деньги, чтобы жить, хороший дом, хорошая погода большей частью времени, и несмотря на это ваша жизнь не складывается — кого винить? — Казалось, что Питер говорит о самом себе.

— Так это было и с Роем Фэблоном?

— Не совсем. У него были свои проблемы. Я был гостем в его доме, и мне не следует говорить о них. Но сейчас мне кажется, это не имеет значения. — Он вздохнул. — Я слышал, как он сказал миссис Фэблон, что покончит с собой.

— Той же ночью?

— Одну или две до того. Я был приглашен на ужин, и они ссорились из-за денег. Она говорила ему, что не может больше давать денег, потому что у нее их больше нет.

— Для чего ему нужны были деньги?

— Проигрыши в карты. Он называл это «долгом чести». Он сказал, что, если он не заплатит долг, он вынужден будет покончить с собой.

— Джинни была там?

— Да, она все слышала. Мы оба слышали. Мистер и миссис Фэблон в этой ссоре дошли до такой стадии, когда уже не старались все скрыть. Каждый хотел привлечь нас на свою сторону.

— И кто выиграл?

— Никто. Оба потеряли.

Оркестр снова заиграл, и через проход я мог видеть всех танцующих в другой комнате. Большинство мелодий и большинство танцев были совершенно новыми в двадцатых и тридцатых годах. Все вместе производило впечатление вечеринки, длившейся слишком долго — пока и танцоры, и музыканты не вымотали себя настолько, что стали похожи на насекомых, которых высосал паук.

11

Элла Стром срезала угол танцевальной площадки и подошла к нашему столу.

— Я предупредила фотографа, мистер Арчер. Он ждет вас в конторе.

Это был худой человек, в мятом темном костюме, с копной шатенистых волос, выделяющейся тяжелой славянской челюстью и впечатлительными глазами под очками в роговой оправе. Элла представила его как Эрика Мальковского.

— Рад вас видеть, — сказал он, но рад он не был. Он неустанно смотрел в дверь мимо меня. — Я обещал жене пойти сегодня в «общество любителей кино». У нас сезонные билеты.

— Я возмещу ваши расходы.

— Дело не в этом. Мне неприятно огорчать ее.

— Но здесь дело может быть важнее.

— Не для меня, не так ли? — Он говорил со мной, но его жалоба была обращена к Элле. Я понял, что она заставила его сюда прийти. — В любом случае, как я уже сказал миссис Стром, у меня нет снимка мистера Мартеля. Я предложил однажды сделать, так как я всегда предлагаю всем другим гостям, но он отказался, категорически отказался.

— Он был груб с вами?

— Я не сказал бы, но он, безусловно, не хотел фотографироваться. Он что, выдающаяся личность или что-то в этом роде?

— Да, с вывертом.

Моя неразговорчивость рассердила его, и он слегка вспылил:

— Единственная причина, почему я это спрашиваю, — это то, что есть еще другие люди, интересующиеся его фотографией.

— Вы мне об этом не говорили, — недовольно пробормотала Элла.

— У меня еще не было возможности. Женщина пришла ко мне в студию в поселке как раз перед тем, как я пошел домой обедать. Когда я сказал ей, что у меня нет снимка, она предложила деньги за то, чтобы я пошел к нему в дом и сделал снимок. Я сказал ей, что без разрешения мистера Мартеля я фотографировать его не буду. Она почему-то возмутилась и выскочила из студии.

— Полагаю, она не назвала своего имени.

— Нет, но я могу ее описать. Рыжая, высокая, с импозантной фигурой. Возраст около тридцати. По правде говоря, мне кажется, я где-то ее встречал раньше.

— А где?

— Здесь в клубе.

— Я что-то такую не помню, — сказала Элла.

— Это было еще до вас, по крайней мере пять лет назад. — Мальковский скривил часть лица, будто смотрел сквозь видоискатель. — Мне помнится, я сделал один или два снимка этой женщины. Я даже уверен в этом.

— У вас они еще есть? — спросил я.

— Может быть. Но найти их будет трудно. Я храню досье текущего и предыдущего годов. Все старье засунуто в коробки и хранится в задней комнате.

Он взглянул на свои часы с ужасом.

— Я действительно сейчас должен идти. Жена убьет меня, если пропустит «Бунуэль». А клуб не платит мне за подобную работу. — Он бросил укоризненный взгляд в сторону Эллы, которая возвратилась к своей стойке.

— Я уплачу вам вдвойне за все время, которое потребуется.

— Это обойдется вам по семь долларов в час. Работа может занять всю ночь.

— Я понимаю.

— И нет никакой гарантии успеха. Может быть, это совершенно другая женщина. А если и та же, она могла изменить цвет волос. Та, которую я помню, была блондинка.

— Блондинки превращаются в рыжих постоянно. Расскажите мне о той, что вы помните.

— Она тогда была моложе, как вы понимаете, свеженькая, хорошенькая. Сейчас помню, что сделал несколько снимков. Ее муж чем-то возмущался, но она хотела сфотографироваться.

— А кто был ее муж?

— Старше ее, — ответил он. — Они жили в одном из домов здесь в течение двух недель.

— В каком году они здесь были?

— Я точно не помню — может быть, шесть, семь лет назад. Но если я найду эти снимки, я вам скажу. Обычно я ставлю дату на обороте.

К этому времени Мальковский уже созрел для работы. Перед отъездом в город он дал мне адрес и номер телефона студии. Я сказал, что позвоню через час или около того.

Я поблагодарил Эллу и пошел к стоянке за машиной. Порывистый ветер доносил хрустящий песок с гор. Эвкалиптовые деревья при его порывах метались и склонялись, как безумные женщины. Ночной мрак, висевший над ними, придавал всей обстановке какой-то грозный вид. Меня беспокоил Гарри Гендрикс. Я думал о нем с тех пор, как обнаружил его машину на дороге около дома Мартеля. Гарри заслуживал беспокойства не более, чем та крыса, которую Мартель, как он говорит, убил. Тем не менее у меня было настоящее желание видеть его живым.