Быть принцессой. Повседневная жизнь при русском дворе - Елена Первушина

Вечером в тот же день был большой прием в Стрельне, и после него Папа со всеми мужчинами уехал на маневры. Не успели они уехать, как я бросилась к Мама и сказала: «Адини любит его!» Мама посмотрела на меня и возразила: «А ты?» Никогда я не забуду этого вечера на стрельницкой террасе. Мама прижимала нас обеих к себе. Вдруг мы услыхали вдали колокола Сергиевского монастыря, звонившие к вечерне. Мы поехали туда. Я опустилась на колени подле могилы Марии Барятинской и ясно чувствовала, что по ту сторону бытия была другая жизнь, в которой все несбывшееся найдет свое осуществление.

Год спустя мы прочли в дневнике Адини запись ее сердечной истории; одно число было особенно подчеркнуто, и заметка под ним гласила: «Он мне пожал руку, я на верху блаженства». Она видела Фрица через поэтическую вуаль своих восемнадцати лет, и Бог отозвал ее к Себе ранее, чем ее взгляд увидел другое.

В день Петра и Павла, 29 июня, во время торжественного обеда, была объявлена помолвка. Когда Фриц незадолго до этого спросил Папа, смеет ли он говорить с ним, Папа заключил его в объятия и сказал: «Вот мой ответ!» 1 июля, в день рождения Мама, принимали поздравления. Мне же многие выразили сочувствие. Одни говорили:

«Он мальчик и слишком молод для вас», другие: «Он никогда не был бы достоин вас!» Последнее я с ужасом отвергла: Адини была в тысячу раз ценнее меня и заслужила быть счастливой.

Вечером в тот же день Папа постучался ко мне: «Если у тебя есть потребность в беседе, здесь перед тобой друг, которому ты можешь излить свое сердце!» Папа страдал за меня, и все-таки он был счастлив удержать меня при себе. Конечно, он любил также и Адини, но она была для него еще ребенком, а не равной ему, с кем можно было поговорить, как со мной; к тому же Адини была всегда очень молчаливой в его обществе из боязни неправильно говорить по-русски. (Благодаря своей английской воспитательнице она не научилась свободно говорить на родном языке.) Каким сокровищем была Адини, Папа понял в тот момент, когда ее не стало.

23 июня у Мэри родился сын, его назвали Николаем. Папа покинул маневры, чтобы обнять этого своего внука. Обе дочки Мэри были больны коклюшем, и в ночь после рождения Николая состояние маленькой Адини настолько ухудшилось, что опасались за ее жизнь. Макс ходил от кроватки ребенка к постели матери и старался улыбаться, чтобы успокоить встревоженную мать. Но ребенок умер в ту же ночь. В то время как перевозили маленькое тельце в Крепость, Мэри казалось, хотя она ничего не знала об этом, что звонят колокола и горят огни факелов. Только на двенадцатый день после рождения ее сына врачи позволили сказать ей правду. Макс пришел к ней с маленькой Марусей на руках. «А Адини?» – сейчас же вскричала она. «Доктора обеспокоены ее состоянием», – ответил Макс смущенно. Она упала на колени и сказала беззвучно: «Она умерла!» Ее печаль разрывала душу. Никогда больше она не произнесла имени ребенка. Мэри приказала построить часовню на месте павильона, в котором умерла маленькая. Она сама следила за эскизами для часовни и с большой тщательностью выбрала туда иконы. Так же сдержанно она держалась, когда двадцать лет спустя потеряла своего маленького Григория, сына Строганова, за которого вышла после смерти Макса.

Вскоре после этого грустного события, однажды вечером донесли, что герцог Нассауский и его брат Мориц прибыли в Кронштадт и ожидают указаний Папа, где и когда они могут сделать ему визит. В то время не было принято, чтобы принц или какой-нибудь путешественник, имевший значение, приезжал в Россию без предварительного приглашения или же запроса. Папа приказал герцогу приехать в Ропшу, где был на маневрах, принял его в своей палатке, и герцог тогда же сказал ему, что просит у него руки великой княжны Елизаветы (дочери дяди Михаила). Папа был удивлен, но ничего не имел против этого, и герцог поспешил уехать в Карлсбад, где в то время лечилась со своими дочерьми тетя Елена. Мориц же остался у нас. Это был красивый мальчик, хорошо сложенный, очень приятный в разговоре, с легким налетом сарказма. Он быстро завоевал наши симпатии, мне же он нравился своим великодушием, заложенным в его характере, а также своей откровенностью. Восемь дней он оставался у нас; затем он уехал. Мое сердце билось, как птица в клетке. Каждый раз, когда оно пыталось взлететь, оно сейчас же тяжело падало обратно.

Мэри узнала, что Мориц уехал с тяжелым сердцем, и спросила меня: «Хочешь, чтобы я поговорила с Папа? Он, конечно, разрешит тебе брак вроде моего». Я подумала, но все же сказала: «Нет!» Я не сказала вслух того, о чем подумала: жена должна следовать за мужем, а не муж входить в Отечество жены, а также что мне была бы унизительна мысль о том, что Мориц будет играть роль, подобную роли Макса. Это было последним происшествием такого характера; влюбленность, где теряется сердце, в то время как благоразумие удерживает и предупреждает, становится мучительной. Никто, кроме Альбрехта, не внушал мне достаточного доверия, чтобы вместе пойти по жизненному пути. Брак, каким я представляла его, должен был быть построен на уважении, абсолютном доверии друг к другу и быть союзом в этой и потусторонней жизни. Молодые девушки, главным образом принцессы в возрасте, когда выходят замуж, достойны сожаления, бедные существа! В готтском Альманахе указывается год твоего рождения, тебя приезжают смотреть, как лошадь, которая продается. Если ты сразу же не даешь своего согласия, тебя обвиняют в холодности, в кокетстве или же о тебе гадают, как о какой-то тайне. Была ли я предназначена для монастыря или же во мне таилась какая-то несчастливая страсть? Так говорили в моем случае. Мама все еще надеялась возобновить разговоры об эрцгерцоге Стефане. Тут Папа получил известие, что у Стефана чахотка и что он не решается поэтому принять наше приглашение и отправиться на маневры с их трудностями. Одновременно же мы узнали, что Альбрехт по воле своего отца женился на баварской принцессе Хильдегарде.

Осенью этого года вся семья собралась в Царском Селе. 8 сентября, в день Рождества Богородицы, у Мари родился сын Николай, будущий Наследник престола. Радость была неописуемой. Папа приказал своим трем сыновьям опуститься на колени перед колыбелью ребенка, чтобы поклясться ему, будущему Императору, в верности. Кто мог тогда подумать, что этот Наследник, этот ребенок, с которым связывали столько вполне заслуженных надежд, которого так тщательно воспитывали, что это существо сгорит в 22 года вдали от Родины, незадолго до свадьбы с датской принцессой Дагмарой. (Нике умер в Ницце 12 апреля 1865 года. В его память там основана церковь, украшенная иконами с Родины.) Крестины были в октябре, Папа и я были крестными отцом и матерью. Как своей «куме» Папа подарил мне, по русскому обычаю, прекрасную опаловую брошь.