Кибер-вождь - Александр Белаш

— К нам, к нам, — кошкой урчал Донти ему в ухо и терся щекой.

— …и вдвойне рад, что могу снова служить вам как артист. Театром владеет Мартин Рассел; вы знаете, кто это. Директор — Хацирас, он вам хорошо знаком по сцене, и я ему целиком доверяю. А я… я буду кибер-консультантом…

Ответом был обвальный хохот.

— Да что в этом смешного?..

— Молчи! — тряхнул плечом Коэран.

— А петь ты будешь? — просунулся ближе паренек в возрасте между верой в сказки и первой любовью. — Петь с Диска? Пророк разрешил тебе?

Фанк поискал глазами агента; тот кивнул.

— Да, могу. Но без записи. И своим голосом.

— Гитару! — замахала руками Бенита. — Сейчас же!

— Что, прямо здесь? Я…

— Да, Фанки. Иначе я измучаю себя жестокой голодовкой, — шепнула Бенита с лукавством.

— Ты давишь на меня, злодейка!.. — прошипел Фанк.

Бегом принесли гитару; в фойе набились все, кто был в театре, и новые прибывали с улицы. Кое-как очистили круг для певца. Стойко терпели, пока он настраивал инструмент.

— Вот. Эта песня… она главная.

Много лет я скитался и спорил с судьбой,Был от горя и радости пьян,Но в назначенный час я на берег пришел —Впереди расстилался туман.

Позади суета перекрестков и дней,Боль измены и злые дожди.Позади весь мой путь, что пройти я сумел, —И великий туман впереди.

За туманной рекой,За чертой роковойЯ найти свое счастье смогу.По ту сторону сна,По ту сторону зла,На далеком, теплом берегу.[Б]

Черный ветер хлестал бот снежными вихрями, и те на нагретой обшивке обращались в водяную пленку, над которой трепетала пелена слабого пара; вода стекала по бортам и улетала с ветром, рисуя на плитах вытянутую мокрую тень приземлившейся машины. Густые, как ночь, сумерки ненастного позднего вечера висели низким куполом над Норд-Хайдом, но громадное, могучее сияние осветителей на башнях не давало тьме накрыть базу. За летящими потоками хлопьев, казавшихся прозрачно-серыми, виднелись горы пусковых станков, кубы ангаров, а у земли непрерывно двигались огни — у военного транспорта нет ни дня, ни ночи, ни праздников.

Телескопический трап и удобное место для посадки — привилегия генералов и делегаций VIP. Одевшись в стеганые куртки с капюшонами, пассажиры бота вышли в непогоду ждать перронный автобус — сбившись за шасси, спиной к ветру, задернув капюшоны до носа. Не там встали! Очень скоро их вытеснил на открытое место слоноподобный тягач — мигая проблесковыми вертушками, эта махина с трубным мычанием высунула бивни-захваты, и возвращенцы с ТуаТоу уступили натиску, а то забодает. Смеху и остротам не было конца: «Едва высадившись, они были раздавлены тупым снарядом», «Печальный конец триумфальной миссии», «В надгробной речи Лоуренс Горт сказал…». Чем еще греться и бодриться на продувном ветру?

Тягач утащил бот в пургу, и на какое-то время пятеро скитальцев остались одни в беснующемся полумраке. Но явился автобус — и они были спасены.

Здание вокзала в Норд-Хайде тоже оказалось насквозь армейским — простота, чистота и казенность. Штампуя отметки о прибытии в паспортах и медицинских сертификатах, серый киборг на пропускном пункте для приезжих объяснил, что флаер «Морион» (ура, свой!..) готовится к вылету, а пока надо посидеть в зале ожидания.

— Там стоит елка, — добавил он, словно хотел утешить невезучих путешественников, — а в буфете можно согреться.

Двое новоприбывших — по петлицам из инженерных войск, а на самом деле из разведки — сказали, что принесут выпивку на всех; как-никак Рождество, они не при исполнении, и комендантский патруль не станет придираться сейчас к необычно веселым офицерам.

Зал был воплощением военщины — на полстены федеральный орел над скрещенными саблями, а по периметру — эмблемы аэрокосмических войск, вот и все украшения; ряды одинаковых кресел и табло объявлений для пассажиров; указатели — «Туалеты», «Убежище», «Багажное отделение» — ярче, чем мишени на стрельбище.

Отправив багаж по трубе на досмотр и хранение, Хиллари, Гердзи и уорэнт-офицер в должности «ассистент докладчика» (тоже из разведки) пошли сквозь вытянутый в длину зал к центру, где почему-то скопились ожидающие. И причина, оказалось, не в елке, которую на Колумбии заменяла «роданидия иглолистая» чарующего лилового цвета, наряженная лентами, звездами и херувимами.

С каждым шагом по проходу между кресел Хиллари все больше убеждался, что вернулся прямиком в родной проект. Сперва «Морион», а теперь и Дымка собственной персоной. Распустив по плечам пышные волосы, в венчике нимба и какой-то воздушной хламиде с похожими на крылья рукавами, дочь Чары стояла у елки и громко читала нараспев:

В золотом расплаве солнце встает,В холодном безмолвье утра.Замерло все — мир скован льдом,И кажется, что навсегда.

Девять месяцев стужи, а три — теплаМелькнули и тотчас прошли.Выходит, что зло в три раза сильнейДобра и нежной души.

Но пусть торжествуют холод и мрак,Пусть зло победно смеется —Смотри! Горят золотые лучи —Солнце вернется![Б]

Ее слушали офицеры, их жены и дети, кому выпала нелегкая участь ждать рейсового транспорта в такую ночь, — всего человек пятьдесят. Виднелось несколько синих курток и кепи — это сэйсиды; в иссиня-черных пальто и беретах — военные моряки. В другое время сэйсиды держались бы особняком, но сегодня — канун Рождества, и если ангел поет, то для всех, без различия.

— Сядем, — шепнул Хиллари, хотя был уверен, что Дымка их уже заметила, опознала его и с радара оповестила своих: «Здесь Кибер-шеф».

Позади и в стороне от елки стояла ширма из голубого нетканого материала с блестками, на легкой раме, какими пользуются уличные лицедеи в Городе. Дымка удалилась, развеваясь, под аплодисменты зрителей, а с другой стороны из-за ширмы вышел Этикет в серебряной короне, в мантии (то есть — в вывернутой наизнанку противолучевой накидке) и с посохом, в котором многие узнали щуп-миноискатель, но атмосфера мистерии заставляла верить, что это мантия и посох, и ничто другое. К лицу координатора была подвешена черная борода.

— Я царь Ирод, — грозно объявил Этикет, — я повелитель всех окрестных стран. Кто мне не повинуется? Я властвую, мне все покорно. Воины мои, солдаты вооруженные, предстаньте перед своим победителем!

С деланым маршевым топотом показались из-за ширмы Денщик и Ковш со скотобойными шокерами, в шлемах из кулинарной фольги и бумажных плащах.

— Царь наш, зачем призываешь, — спросили они хором, — что нам повелеваешь?

— Идите, истребите всех невинных младенцев.

— Пойдем и убьем! — громко ответили киборги, сделав «налево — кругом!»; когда они скрылись за ширмой, послышались выстрелы шокеров и приглушенные крики. Кое-кто из детишек начал всхлипывать и прижиматься к матерям.

— Всех ли убили?

— Всех, царь Ирод; одна Рахиль не дает свое дитя убить, а хочет твоей милости просить.

— Кто такая эта непокорная?! Привести ее тотчас сюда, передо мной поставить!

Вывели Чару в рубище из отрепьев, со слабо шевелящимся свертком на руках; она так его стискивала, что ясно было — не отдаст.

— Как ты смеешь, Рахиль, не давать ребенка бить моему верному воину?! — стукнул Ирод в пол посохом.

— Царь, помилуй — он у меня один-единственный и такой маленький, никому зла не сделал!

— Нет ему пощады. Воин, коли его!

Ковш сделал движение жалом шокера, будто кинжалом. Чара вскрикнула:

— Нет мне больше жизни, зачем жить и тосковать?!

А за ширмой запели в несколько голосов:

— Не плачь, Рахиль, не плачь напрасно!

— Отцвело его тело, душа уцелела! Бог примет дитя в свои руки — возьмет в жители райской обители!

Показалась Дымка, сразу начав звонко укорять:

— О Ирод! За твою злость придет гибель, сойдешь в ад кромешный на вечные муки!

— Нет меня сильнее, не устрашусь я никого! Я буду вечно царствовать и лютовать, соперника не зная! — бахвалился Ирод. Хиллари поймал себя на том, что не воспринимает актеров как своих киборгов; они словно принадлежали иному миру. Сейчас наступит расплата… И вот она — медленно ступая, появилась Лильен с белым лицом, в саване, с косой; голос зловещий, чуточку вкрадчивый:

— Я — Смерть справедливая и всемогущая, госпожа всего мира. Хватит тебе, Ирод проклятый, на свете жить; пора идти в черную обитель за страшные твои грехи.

— Ах, Смерть, погоди, дай мне час срока для прощания и покаяния!

— Поздно ты спохватился, окаянный. Не вечно тебе неповинных губить, не вечно чистую кровь лить. Нет тебе срока и на полчаса — вот тебе острая коса!