Старый патагонский экспресс - Пол Теру

Вся жизнь в Лиме была выставлена напоказ, потому что здесь люди живут на улице. Обитатели немногих богатых кварталов, конечно, скрывались за высокими стенами: в таком нищем городе попросту опасно выставлять напоказ свою силу или богатство. В Лиме пассажиры роскошных машин запросто могут подвергнуться оскорблениям прохожих. Зато остальная часть населения беззаботно торчала на улицах, уютно устроившись среди куч отбросов и нисколько не смущаясь сладковатой вони разлагающихся экскрементов. Возможно, после дождя здесь стало бы немного чище, но в Лиме дожди чрезвычайно редки. Теплый климат позволяет без проблем жить на улице, и достаточно пройтись по ней, чтобы понять: это город бедной безработной молодежи. Нищета избавила Лиму от пробок на дорогах (широкие проспекты строились для парадов в честь побед), но зато те немногие автобусы, что еще ходят по улицам, дышат на ладан и вечно набиты битком. В центре города проспекты еще шире, и вдобавок есть просторные парки. Там полно народу: большинство просто сидят на траве или спят, но кое-кто торгует апельсинами, сладостями, солнечными очками или устанавливает вынутые из автомобилей старые кресла и предлагает почистить ботинки. Индустрия развлечений была представлена стендом, на котором за десять центов вы могли полюбоваться на изображения Белоснежки и семи гномов, Сингапура, Нью-Йорка, Рима, Бемби или просто дикой природы. Рядом стоял шарманщик с попугаем и очумевшей мартышкой, а пятеро девиц, разряженных под цыганок, предлагали погадать на картах.

— Вы приехали из далекой страны, мистер, — сообщили мне. — Я вижу женщину. Она говорит с вами, но это не ваша жена. (Позднее оказалось, что эту «цыганку» звали Эльвира Хоуви из Чикаго. Она приехала в Куско со своим мужем Бертом и изрядно напилась, но так и не предложила мне ничего романтического.)

В парках жили целые семьи со всеми своими кастрюльками и униженными мольбами о подачке. Матери кормили грудью младенцев, тогда как остальные дети жалобно пищали. В траве я увидел тощего мальчишку, спавшего бок о бок с такой же тощей собачонкой. И, конечно, здесь было полно проституток, и уличных гопников, и влюбленных парочек, и нищих — «прям весь мир», как у испанцев принято обозначать огромную толпу. Это все были люди, которым нечем было заняться.

«Решение кризиса: долгожданная война!» Краска на лозунге, намалеванном возле площади Оружия, еще не успела высохнуть, однако вид у площади был такой, словно война уже прошлась по этим местам. Десятки тысяч людей в парках и на площадях могли представлять собой убитых и раненных в ожесточенном столкновении и оказаться в скрупулезно составленных списках военных потерь. И ни одно здание в Южной Америке не напоминало столь отчаянно руины, оставшиеся после бомбежки, как жилые дома в Лиме. Однако их фасады обрушились не от пуль и снарядов: они разрушались от старости. Классовая битва шла без грохота пушек; она порождала разложение. Не было шумного столкновения армий, героически заступавших путь врагу.

Перу слишком бедная страна, чтобы чинить свои ветхие здания, и не может позволить себе даже снести эти руины. Они стояли, облупившиеся и забытые. Отдельные портики и балконы все еще хранили следы былого великолепия, а те, которым повезло устоять под напором времени, были кое-как перестроены под танцевальные залы и бары. И в некогда величавом особняке теперь крутили низкопробные боевики или предлагали потанцевать даже в самый разгар дня. Однако у меня сложилось впечатление, что перуанцы так ненавидят эту убогость, что дай им волю попросту сравняли бы Лиму с землей, чтобы заново отстроить нечто еще более безликое и современное, чем Богота.

Я прошелся от кафедрального собора (выставленные там мощи не принадлежали Франциско Писарро, поскольку его останки были недавно найдены в свинцовом гробу в склепе) до Университетского парка. А потом отправился дальше по городу, до площади Болонезе, где присел отдохнуть и вспомнить историю памятника генералу Болонезе. Это был самый уродливый монумент из всех, что приходилось мне видеть. Восьмидесяти футов в высоту, спереди он повторял изображение крылатой Победы. На боковых панелях маршировали армии. Нижний ярус занимала скульптура солдата, упавшего с лошади, причем лошадь тоже валялась здесь на боку. Еще одна армия солдат готовилась оборонять следующий ярус с мечами наголо. Орлы, лавровые венки и пушки из мрамора и бронзы украшали ярус над ними, но и это было еще не все: вверху грандиозная женская фигура скорбно приникла к венчавшей памятник колонне. Дальше шли новые армии, винтовки и знамена: тут сцена поражения, там — победы, и над ними реяла парочка нимф с распростертыми крыльями. Их ноги болтались в воздухе, а руки возносились к апофеозу всего — фигуре самого Болонезе. Отлитый в бронзе генерал с пистолетом в одной руке и знаменем в другой подался вперед, склоняясь над проспектом с танцевальными залами, визжащими детьми и переполненными автобусами.

— Не хотите купить открытки?

Это был перуанец с альбомом фотографий: шахтеры на оловянном руднике, старинные кареты, снежные сугробы, церкви, поезда. Им было восемьдесят лет. Я купил у него пару изображений старых поездов по доллару за штуку, и мы разговорились.

— Надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что несколько лет прожил в вашей стране, — сказал он по-испански. Он выглядел как последний оборванец и носил фетровую шляпу. — Я жил в Вашингтоне, округ Колумбия.

— И как вам там, понравилось?

— Мне не следовало оттуда уезжать. В Лиме жить невозможно, — откуда-то из-под лохмотьев он извлек засаленный клочок бумаги. Это была квитанция об уплате таможенного сбора в 1976 году. — Я заплатил все, что полагается. Они должны пустить меня обратно, если я захочу.

— И почему вы до сих пор здесь?

— Совсем недавно я попал в неприятности. Один человек сильно напился. Он хотел подраться со мной. И мне пришлось драться. Деваться было некуда. А теперь я жду вызова в суд. Но кто знает, когда они рассмотрят это дело?

— Ничего страшного, — утешил его я. — Зато после суда вы сразу вернетесь в Вашингтон.

— Нет, — он помолчал, шевеля губами, словно пробуя на ощупь следующую фразу, и вдруг сказал по-английски: — У меня нет ни цента. Как и у моей страны.

Глава 17. Поезд до Мачу-Пикчу

Перу — самая бедная страна в Южной Америке. А еще Перу — страна, чаще всего посещаемая туристами. Эти два факта взаимосвязаны. Даже самый тупой турист умеет считать на испанском, причем по большей части использует для счета самые маленькие цифры, и он твердо знает, что все эти грандиозные развалины в Перу и его дешевая валюта — предмет торговли. Тот студент, с которым я познакомился в Гуанкайо, был прав: в самолете на Куско индейцев кечуа можно было сосчитать по пальцам, тогда как остальные пассажиры были туристами. Они прибыли в Лиму за день до этого и успели потолкаться по городу. В отеле для них вывесили расписание: «4:00 — Подъем по звонку! 4:45 — Выносим багаж в коридор! 5:00 — Завтрак! 5:30 — Встречаемся в холле!» В восемь часов по коридору все еще слонялись мужчины с остатками пены для бритья на щеках. Они добрались до Куско и толкались среди индейцев (повсюду таскавших свои оловянные кастрюльки, узлы с засаленным барахлом и керосиновые лампы, в точности как в поезде), ожидавших посадки на автобус и поздравлявших себя с дешевизной этого места. Им и в голову не приходила простейшая истина, что по воздуху туристам приходится добираться лишь в самые отсталые страны в мире. Нигде так не приветствуется туризм, как в статичном неразвитом обществе. И где мобильные по своей природе богатые люди бездумно проносятся мимо инертной бедной массы.