Красное на красном - Вера Камша

Вейзель, Дьегаррон и Савиньяк ушли вместе. Эмиль поддерживал раненого кэналлийца, Курт, сутулясь, шел сзади. Бонифаций чуть помешкал и начал резво взбираться по крутой тропинке. Таможенники взялись за лопаты, работа спорилась, через несколько минут землекопы были по колено в земле. Ричард все-таки заставил себя подойти к Оскару и преклонить колени, но слова молитвы из памяти кто-то выскреб, а касаться мертвого не хотелось до дрожи. Он — плохой друг, трус и подлец, но он не может этого, не может и все!

— Так НЕ приходит земная слава. — Дик вздрогнул и торопливо вскочил. Ворон стоял рядом, задумчиво глядя в рождающуюся могилу. В который раз за последние два дня юноше захотелось исчезнуть, но дорогу заступили Жан и Клаус.

— Монсеньор, — Шеманталь казался малость смущенным, — мы вот тут…

— Сказать решили, — пришел на помощь приятелю Клаус, — дозволите?

— Говорите. — Рокэ Алва прикрыл глаза ладонями, провел пальцами по бровям к вискам, опустил руки и поднял глаза на таможенников. — Я слушаю.

Голос Ворона не выражал ничего, но Дику стало страшно. Адуаны решили уйти, он их понимал. Святой Алан, он бы сам с удовольствием ушел, но Рокэ никого не отпустит.

— Мы так кумекаем, что правильно вы все делаете, — выпалил Жан, — и с теми, и с этими. Одного дурня кончили, зато другим неповадно будет, с седунами шутки плохи. Хитрющие они, и совести никакой.

— У меня совести тоже нет, — сухо сказал Рокэ, вытаскивая монету. — Кому — дракон, кому — решка?

— Я за дракона, — немного подумав, сообщил Клаус.

— Ну тогда мне решка, — согласился Жан.

Золотой кружок сверкнул на солнце и упал на истоптанную траву рядом с сапогами Дика.

— Юноша, что выпало?

— Решка, монсеньор.

— Жан Шеманталь!

— Тут!

— С этого момента вы — генерал и командующий авангардом, а Клаус — полковник, ваш помощник и начальник разведки.

— Монсеньор, — огромный адуан больше всего походил на вытащенную из воды рыбину, — мы ж того… Не дворяне, не обучались ничему.

— Сонеты писать после войны выучитесь. — Рокэ легко поднялся с травы. — Генерал Шеманталь, полковник Коннер, приступайте к исполнению своих обязанностей. И чтоб ни одна седая кошка незамеченной не проскочила. Приказ понятен?

— Куды ж яснее, — кивнул головой Клаус и тряханул приятеля за плечо: — Выше голову, старый конь, служить, так служить! Благодарствуем, монсеньор.

— Там, наверху, все готово?

— Еще как, — осклабился новоиспеченный генерал, — и деревья крепкие, и веревки в порядке.

Глава 8

Вараста

«Le Trois des Épées»[141]

1

Шестьдесят три седых черноусых воина угрюмо смотрели перед собой. Их локти были крепко стянуты, а ноги спутаны так, что пленники могли делать лишь крохотные шажки, но и этого было мало — за спинами бириссцев расположилась шеренга готовых к стрельбе мушкетеров.

Во времена Раканов в Талигойе к пленным относились по-рыцарски. После прихода Олларов все изменилось — тех, кто не был ценным заложником и кого не выкупали родичи или сюзерен, ссылали на галеры или рудники, но бириссцы не могут жить в неволе. Август Штанцлер ошибся — в первую ловушку попался не Ворон, а «барсы».

Молчание затягивалось. Большие черно-синие мухи быстро поняли, что связанные люди не сделают им ничего дурного, и облепили тех, у кого были раны. Гудение обнаглевших насекомых в жаркой тишине казалось жутким.

— Закатные твари, — поморщился герцог, — сюда что, слетелись все мухи Варасты?

— Нет, — покачал головой Вейзель, — это только авангард.

— Не стоит дожидаться подхода основных сил. Ваше Преосвященство, вы настаиваете на том, чтоб поговорить с этими красавцами?

— Да по мне гори они закатным пламенем, — буркнул взмокший в своей сутане епископ, — но устав требует обращать язычников, буде они подвернутся под руку.

— Они не понимают талиг, — напомнил Савиньяк, обмахиваясь шляпой.

— Вот как? — поднял бровь Рокэ. — Странно. Барсы всего лишь кошки-переростки, а «брысь» кошка разберет на всех языках. Что ж, поглядим на «ночных ду́хов» поближе.

Алва привычным жестом потрепал Моро по шее и медленно поехал вдоль шеренги пленных, равнодушно разглядывая напряженные чужие лица. Свита маршала последовала за ним.

— Сегодня довольно жаркий день, — светским тоном заметил герцог, поравнявшись с высоким бириссцем с разодранной щекой, — не правда ли?

Черные глаза сверкнули ненавистью, но пленник и не подумал ответить.

— Прелестно, — с явным удовольствием произнес Ворон. — Клаус, Жан, вы тут?

— Да, монсеньор, — браво заявили таможенники. Им жара была нипочем.

— Скажите, на что наши седоголовые друзья реагируют наиболее болезненно?

— Монсеньор? — Клаус непонимающе уставился на Алву, Жан оказался догадливей.

— То есть как их лучше обругать? Ну… Ну, если сказать, что вы, мол, их матушку, извиняюсь, того…

— Закатные твари, — передернул плечами герцог, — это уже слишком. В чем, в чем, а в скотоложстве меня не обвиняют даже самые честные из Людей Чести.

— Рокэ, — шепнул Курт Вейзель, — они вас поняли, по крайней мере некоторые. Посмотрите на их лица!

— Поняли? — Алва с сомнением оглядел пленных. — Не думаю, чтоб эти пастухи понимали человеческий язык, но…

Договорить Алва не успел — пленник дернулся вперед и с рычанием плюнул в сторону Рокэ, но тот или ждал чего-то подобного, или в нем ни на миг не засыпал фехтовальщик. Алва легко уклонился от плевка и хлопнул артиллериста по плечу.

— Вы были правы, Курт. Эти козопасы понимают не только козий…

— Скорее козлы начнут охотиться на барсов, — прошипел пленник, — дождь пойдет вверх, а лягушка обрастет шерстью, чем дети барса начнут пасти скот!

— Шерстью, говоришь? — Первый маршал Талига зевнул, прикрыв рот унизанной кольцами рукой. — Помнится, какой-то философ (запамятовал имя) не советовал связывать судьбу человеческую с капризами природы. Но почему бы каприз человека не поставить выше судьбы? — Рокэ обернулся к адъютантам. — Мне нужны цирюльники. Все, кого найдете, и не штабные, а солдатские.

Глаза молодых людей округлились, но задавать Проэмперадору вопросы было не принято. Двое гвардейцев пришпорили коней и исчезли. Рокэ снова похлопал Моро по холеной шее и замер, глядя вверх сквозь кружевные ветви деревьев, не дающих тени. Деревья находились в сговоре с поднявшимся ветерком — первые не спасали от солнца, второй не приносил прохлады. Дик, придерживая застоявшуюся Сону, смотрел на бириссцев, их искаженные яростью лица вновь стали спокойными и гордыми — «барсы» не боялись смерти и презирали своих врагов.