Тьма надвигается - Гарри Тёртлдав

— Нет. — Стоять спокойно и говорить уверенно было сложней, чем стоять на передовой под огнем. — Подумайте, ваше величество: сейчас Альгарве повсюду на востоке ведет оборонительные бои как с Елгавой, так и с Валмиерой. Если мы ударим по рыжикам с тыла, у них останутся резервы, чтобы отразить атаку. Но близится весна. Скоро альгарвейцы начнут наступление на своих противников. Для этого им придется бросить в бой все наличные силы. Случится так, как было в Шестилетнюю войны: армия пойдет на армию, не в силах ни прорвать фронт, ни отступить. Вот тогда, ваше величество, тогда мы нанесем удар — смертельный!

Он ждал. Что придет в голову конунгу Свеммелю, предсказать было невозможно. Свеммель был сам себе закон. Конунг решит, а Ратарь повинуется ему… ну если не Ратарь, так кто-то другой.

— А-а… — протянул Свеммель. Но так или иначе, а Ратарь понял, что победа осталась за ним. Темные глаза Свеммеля сверкали; будь они зелеными, как у альгарвейца, конунг напоминал бы сытого кота. — Это действительно тонкий ход, маршал.

Судя по его тону, более высокой похвалы конунг предложить не мог.

Ратарь склонил голову.

— Я служу вашему величеству. Я служу державе.

«И послужу ей еще немного».

— Разумеется. — Свеммель махнул рукой, словно сомнение в этом и не могло возникнуть. Все в Ункерланте служило ему… и он уничтожал без милосердия или предупреждения всякого слугу, кто, на взгляд владыки, имел иные побуждения, чем служить ему. Но сейчас подозрительность конунга угасла, словно прогоревший костер. Он вцепился в предложенную Ратарем наживку. — Да, да и да! Пусть они убивают друг друга десятками тысяч, сотнями тысяч, как это было шесть лет кряду! Но в этот раз альгарвейцам не удастся губить тем же способом ункерлантских солдат, как они делали это в царствие нашего родителя!

— Именно так, ваше величество. — Облегчение свое Ратарь скрывал столь же тщательно, как тревогу.

— Но ты должен пребывать в готовности, — предупредил конунг Свеммель. — Когда придет час, когда орды Альгарве завязнут на востоке своей страны или на западных окраинах Валмиеры или Елгавы — уж где они там нанесут первый удар, — ты должен быть готов сокрушить гарнизоны, оставленные ими в Фортвеге. Мы отдадим приказ, а ты исполнишь его.

— Служу вашему величеству, — отозвался Ратарь.

Если Свеммель выберет, на взгляд маршала, неверный час, маршал постарается его отговорить. И если ему повезет как сегодня, у него это получится.

Что-то еще пришло Свеммелю в голову.

— Среди твоих планов нападения на Альгарве, маршал, без сомнения, найдется и такой, в котором наши армии наносят удар как через Фортвег, так и через Янину.

— Да, ваше величество. Правду сказать, и не один. — В данном случае Ратарь говорил правду без колебания, хотя и не мог понять, почему это так важно для конунга.

— В таком случае следуй тому из этих планов, который сочтешь наилучшим, — приказал Свеммель и снизошел до объяснения: — Сим покараем мы короля Цавелласа за то, что он позволил Пенде проскользнуть сквозь пальцы, вместо того чтоб выдать его головою по нашему указу.

— Служу вашему величеству, — повторил Ратарь.

Причина, по которой конунг предпочел один план другому, показалась ему не слишком веской, но выбор оставался не за ним, а за Свеммелем. Кроме того, в грядущей войне Янина в любом случае встала бы на сторону Альгарве.

— Любопытно, — пробормотал маршал, — где сейчас Пенда? Король Мезенцио не смог заполучить его — Цавеллас не выдавал его и альгарвейцам, как можно было бы подумать.

— Пенда не в наших руках. Мы приказали выдать его, и это не было сделано. — Конунг Свеммель скрестил руки на груди. — Цавеллас поплатится на свое ослушание!

Ратарь уже заставил один раз Свеммеля прислушаться к голосу разума. Победив в генеральном сражении, он готов был отступить в малом, чтобы не лишиться трофеев большой победы.

— Так точно, ваше величество, — промолвил он.

Вместе с чародеем Боршошом Иштван шел по грязным улочкам Соронга. Обуданец в юбочке из плетеной соломы, дьёндьёшеской форменной рубахе и широкополой соломенной шляпе перестилал свежим тростником крышу дощатого домишки.

Боршош наблюдал за его работой с восторгом.

— Все равно что в другой мир попасть, нет? — пробормотал он.

— Вроде того, — хмыкнул Иштван. — Вы, верно, в добротном каменном доме выросли — шиферная крыша, все такое?

— Само собой, — ответил лозоходец. — Звезды свидетели, в Дьёндьёше человеку нужен дом, который устоит в бою. Никогда не знаешь, в какой час разгорится вражда с кланом из соседней долины или когда в твоем же клане начнется усобица. Этакая хижина, — он ткнул пальцем, — у нас все равно что растопка для костра.

Солдат хохотнул.

— Сущая правда, сударь, не поспоришь. Да вся эта деревня уже не раз горела с тех пор, как мы и проклятые куусамане принялись перебрасываться Обудой. Деревянные дома, крытые тростником, под огнем и ядрами так и полыхают.

Боршош поцокал языком.

— Ну еще бы. Вот только обуданцы ничего не знали о жезлах и ядрах прежде, чем по Ботническому океану стали ходить становые корабли. — На лице его отразилось выражение, столь непривычное для дьёндьёшцев, что Иштван не сразу распознал его, — томление. — Тихая, верно, была жизнь, мирная…

— Уж извиняйте, сударь, только едва ли, — возразил солдат. — Молотили друг друга почем зря: копьями, луками, смешными такими почти-мечами — брали плоскую дубинку и по краям натычут осколков обсидиана. Видел я их. Эдакой штуковиной человека в один удар располовинить можно.

Лозоходец кисло глянул на него.

— Знаешь, ты только что погубил одну из моих иллюзий.

— Простите, сударь, — ответил Иштван: последний бастион рядового. — Ну что бы вы предпочли: свою выдумку или как на самом деле было?

— Вопрос, конечно, интересный… — Боршош задумчиво глянул на него. — Ты, должно быть, влюблен никогда не был?

— Сударь? — недоуменно произнес Иштван.

— Не бери в голову, — отмахнулся чародей. — Если не понимаешь, о чем я, тогда и объяснить не получится, как ни старайся.

Навстречу Иштвану и Боршошу брела по улице парочка обуданцев в таких же соломенных шляпах, что и у чинившего крышу. Мужчина вместе с рубахой из местной грубой шерсти натянул штаны от куусаманского мундира; между штанинами и ремешками сандалий оставалось места на ладонь — туземцы были обычно выше заморышей-куусаман. Женщина к такой же рубахе надела яркую полосатую юбку чуть ниже колен.

Подойдя поближе, оба протянули руки и хором проныли по-дьёндьёшски: