Кью - Лютер Блиссет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом, одним прекрасным днем, ты ловишь себя на том, что говоришь себе: это был вовсе не ты. И тогда ты понимаешь, что с тобой покончено.
*** Витербо, 10 августа 1548 годаИз Феррары пришел протокол допроса некого брата Лючиферо, обвиняемого в распространении ереси в общине так на зываемых «пиратов с реки По», ставших настоящей чумой для торговцев Феррары и недавно искорененных герцогом Эрколе II д'Эсте.
У допрашиваемого проявились очевидные признаки сумасшествия: он заявил, что не знает, в каком году от Рождества Христова мы живем, и о своем убеждении в том, что Лев X по-прежнему является Папой.
Обвиненный в исполнении еретических и языческих ритуалов среди живущих вне закона жителей болот и, в частности, в практике крещения взрослых, он защищался, утверж дая, что получил подобные указания от одного миссионера, некого брата Тициана, посланного из аббатства Помпоза. Именно он преподнес им в дар «librum de nova doctrina»[86], «Благодеяние Христа», подвергнув их затем второму крещению.
Письмо я разорвал. Инквизиторы Венеции — просто невеже ственные слуги дожа. Они не имеют ни малейшего представления об анабаптизме. Они не найдут нашего анабаптиста, даже если будут искать его сотни лет. Он никогда не появляется в одном и том же месте дважды. Каждый сигнал всегда исходит из нового пункта, но эпицентром всегда остается Венеция. Это схема его действий. Достаточно лишь собрать воедино все куски головоломки. Один человек перемещается по территории Светлейшей и Феррары и повторно крестит народ, желая, чтобы избранное им имя стало известно властям.
Когда туда добирается инквизиция, его и след простыл, он уже в анналах истории, которую сам же и сочинил. Вполне очевидно: речь идет не о пилигриме, его невозможно выследить. Только появления в отдельных местах, удары наверняка, крещения, прекрасно выбранное имя, которое хорошо запоминается, и исчезновения. В противном случае зачем выбирать себе имя столь эксцентричное, сколь и известное?
17 августа 1548 годаИз признания брата Адальберто Рицци, известного также и под именем брата Пьоппо, схваченного на берегу По со стороны Феррары дня 30 июня 1548 года и содержащегося в карцере герцога д'Эсте:
«Он предложил мне подумать вот о чем: когда он спросил пятилетнего мальчика, кто такой Иисус Христос, тот ответил: статуя. И это убедило его, что неправильно навязывать доктрину разумам, неспособным понять ее…»
«Он говорил, что поклонение статуям и изображениям открывает дорогу неграмотной и невежественной вере…»
«Да, я подтверждаю, он называл себя Тицианом и направлялся в Рим…»
Ребенок и статуя.
Какой-то озноб. Какой-то озноб во всем моем теле. Ребенок и статуя.
Нечто отдаленное, приближающееся очень быстро и вызывающее ветер, уносящий воспоминания прочь.
Глава 27
Венеция, 30 августа 1548 годаЧерная тень четко вырисовывается в дверях. Дуарте Гомеш делает шаг вперед, останавливается и стукает каблуками своих ботфортов. Лицо оливкового цвета, утонченные черты, немного напоминающие женские, в которые вносит дисгармонию лишь морщина на лбу.
Кивок Деметре, которая выгоняет девочек.
— Что случилось?
— Идем со мной, прошу тебя.
Слуга Микеша сопровождает меня — вначале мы минуем галерею, а затем — переулок, где может пройти всего один человек.
Оба брата там. Словно два наемных убийцы поджидают в переходе жертву.
Жуан повыше, на голове у него внушительных размеров черная шляпа, украшенная кожаной ленточкой. Бернардо ка жется маленьким мальчиком с нелепым намеком на бороду на щеках. Их мечи из толедской стали торчат из-под плащей. С каждым мгновением темнеет все больше и больше.
— Что случилось, синьоры? Зачем такая таинственность?
Его обычная улыбка кажется вымученной, словно он пытается выдавить ее, но состояние души не позволяет.
— Взяли Перну.
— Где?
— В Милане.
— Какого черта он поперся в Милан?! Разве мы не решили забыть об этом рынке?
Лица троих сефардов мрачнеют, темнеют еще больше.
— Он должен был посетить Бергамо, собрать деньги у книготорговцев и вернуться. Наверняка он решил рискнуть. Его обвинили в торговле еретическими книгами.
Я слышу, как мой вздох эхом разносится по всему переулку, и прислоняюсь к стене.
— «Святая служба»?
— Можно побиться об заклад.
Гомеш продолжает нервно постукивать каблуками ботфортов.
— Что нам делать?
Жуан вытаскивает свернутый лист бумаги.
— Мы заплатим и вытащим его, пока дело не приняло слишком серьезный оборот. Дуарте уезжает сегодня ночью. Гонзага должен мне деньги: я предложу списать его долги, если он замолвит словечко в нужном месте.
— Это подействует?
— Надеюсь, что да.
— Дерьмо. Мне это не нравится, Жуан, мне это совсем не нравится.
— Это была лишь случайность, мы в этом убеждены. Невезение и беспечность.
Дурные предчувствия: я не отваживаюсь сформулировать их про себя.
Старший из Микешей дарит мне более искреннюю улыбку:
— Успокойся. Я пока еще самый важный финансист этого города. Меня не посмеют тронуть.
Я упираюсь руками в противоположные стены переулка, стовно хочу их раздвинуть:
— Долго ли еще, Жуан? Долго ли еще?
*** Венеция, 3 сентябряВозможно, кому-то удалось собрать воедино все куски головоломки. Плохие новости из Неаполя: Пажа, нашего человека там, на юге, бросили в тюрьму и пытают инквизиторы.
Они понемногу начали распутывать интригу, которую мы плели в течение двух последних лет.
Кардинал Пол пока не двинул в бой свои самые сильные фигуры: пока Пол, Мороне, Соранцо и все остальные спиритуалисты еще остаются в силе в папской курии, у него связаны руки.
Если Реджинальд Пол станет папой, прежде чем Караффа отважится начать наступление, инквизиции придется остановиться: возобновятся прежние игры, вплоть то того, что запрещение «Благодеяния Христа» будет поставлено под вопрос.
Сети слишком обширные для одного человека. Возможно, это даже кажется привлекательным для того, кто разменял пятый десяток и умудрился разобраться в их геометрии, в их структуре, но ему осталось сделать еще кое-что. Кое-что личное.
Кое-что, чего он ждал двадцать лет. Когда мышцы начинают коченеть и мерзнуть, а кости — болеть, старые счеты становятся важнее битв и стратегий.
Тициан Креститель должен нанести новый удар, но подальше отсюда: поднимающийся ветер сулит бурю, и стоит перенести вендетту подальше от венецианских дел.
Ты должен явиться сам, чтобы искать меня. И в результате я смогу взять тебя.
Дневник Q
Венеция, 28 сентября 1548 годаВ Венеции ересь повсюду.
В женской манере одеваться, выставляя груди из платья напоказ, в толстых подошвах и высоких каблуках этой невероятной обуви. В тысячах узких переулков, где шепчутся забытые доктрины. В невероятном фундаменте, на котором она воздвигнута.
В Венеции — немцы тоже повсюду. Нет ни одной calle, campo или канала, где не звучал бы язык Лютера.
Венеция: идеальное место для того, чтобы запутывать следы.
Пивная в Фондако. Забрасываю удочку, случайно упоминая там об анабаптизме: глупейшие лица, воспоминания о резне в Мюнстере — никакой полезной информации. Тициан: Кто, художник? Абсолютно ничего нового.
Прогуляться по рынку на Риальто, подышать воздухом. Вверх и вниз по мосту, а потом спуститься к Сан-Марко, вдоль по улице Мерчерии. Все заняты своими делами: немцы торгуют мехами, невозможно представить никого из них крестящим священника из монастыря в Ровиго, не говоря уже о студентах Падуи.
Студенты: Тициан — культурный человек, тот, кто может говорить на языке университетов, по крайней мере, не хуже, чем на языке хозяев постоялых дворов и плотников из Бассано.
Неожиданное ощущение — человек, которого я ищу, не часто бывает в этих местах.
*** Венеция, 30 сентября 1548 годаАрхив инквизиции.
Трое немцев привлекались к суду по обвинению в ереси.
Матиас Клебер, тридцать два года, баварец, скрипичных дел мастер, в Венеции живет уже двадцать лет, пойман во время кражи святых мощей в дарохранительнице церкви Сан-Рок-ко, приговорен к высылке, но реабилитирован благодаря раскаянию и обращению в католическую веру.
Эрнст Реус, сорок один год, торговец шерстью, родом из Майнца, привлечен к суду за то, что писал высказывания Лютера на стенах Сан-Мозе и Сан-Дзаккариа. Приговорен к тому, чтобы привести стены в порядок и уплатить обеим церквам штраф в размере ста пятидесяти дукатов.
