История одного путешествия - Вадим Андреев

— Ты знаешь, что приказ у нас определенный — не двигаться, пока не будет указаний французам, вы нужны именно внутри батарей. Поверь, когда две зеленых ракеты…

— Мы уже все глаза проглядели в ожидании ракет. Не можем мы больше ждать! — с отчаянием воскликнул Володя.

Помолчав, он продолжал:

— С моим другом Петей, — он был военнопленным, сбежал и скрылся в Мозыре, — мы спустили под откос поезд. Нас было всего двое. Все было очень просто (любимое выражение Антоненко, когда дело шло о трудном предприятии: «Все очень просто»): подобрались к железнодорожному полотну ночью, в дождь, подкопали под рельсом, положили динамитную шашку, под другой рельс — противотанковую мину и ушли. Мы были уже километрах в трех, когда раздался взрыв. Что там взорвалось — не знаю, только вскоре увидели зарево. Немцы открыли стрельбу, можно было подумать, что на них напали партизаны. А через несколько дней Петю арестовали — случайно попал в облаву. Посадили в тюрьму. Когда его перевозили, пытался бежать, но его поймали и убили на месте. Пристрелили. Потом и я попался. Про поезд, конечно, не дознались. Отправили в Германию… И вот с тех пор…

Володя замолчал. Меня поразило, с какой скромностью он рассказывал о себе.

— С поездом все было просто, — продолжал он. — Вот и теперь в два счета можно взять батарею, даром что на ней шестьдесят пять человек. Среди солдат есть чехословаки и польские военнопленные. Даже австрийцы и те пойдут с нами.

— Ты же сам понимаешь, что через два часа батарею сровняют с землей…

— Одной батареей будет меньше.

— Володя, без французов мы не можем пускаться в авантюры. На острове не спрячешься.

— Наши войска освобождают Белоруссию. Немцам крышка. Они сами знают — капут.

— Американцы уже подходят к Парижу. Скоро придет и наша очередь.

Володя заговорил о своей деревне, затерянной среди белорусских лесов и болот. Теперь я не могу восстановить его слов, тех обрывочных фраз, которые, как стрелы, пронзали меня. Даже записанные стенографически, они не передали бы того щемящего голоса, которым произносились. Я видел, что все его существо опалено внутренним неугасаемым огнем, выжигающим шлак. «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Я видел перед собой не девятнадцатилетнего мальчика, а Россию, охваченную одной волей, одним неудержимым стремлением побить врага.

Через несколько дней после этого ночного разговора я получил от Антоненко записочку, начинавшуюся так:

«Друг Родины Вадим!»

Союзные войска — американцы, англичане и французы — вытесняли немцев из Франции и подходили к Рейну.

К осени ужо почти вся территория была освобождена от гитлеровских войск и только некоторые части побережья Атлантического океана оставались в руках немцев. В военных сводках районы городов Бреста, Нанта, Ла-Pошели назывались «карманами Атлантического вала». Мы оказались внутри крепости, осажденной французскими войсками. Не чувствуя себя достаточно сильными и не желая подвергать опасности мирное французское население, попавшее в «карманы», войска, созданные из отдельных партизанских группировок, не начинали общей атаки, ограничиваясь перестрелкой, — они ждали, когда немцы сами сложат оружие. Атлантический вал превратился в «тихий фронт», вроде того, каким был в России «курляндский пятачок», где маршал Баграмян окружил тридцать немецких дивизий.

Моих друзей — Антоненко, Фатюкова и Орлова — перевели на батареи, расположенные на другом конце острова. Связь с ними становилась затруднительной, ее поддерживал главным образом Сосинский. Нетерпение русских дошло до предела. Так как Сопротивление отказывалось помочь русским бежать с Олерона в освобожденную Францию, считая, что они нужнее в тылу противника, то 4 ноября Михаил Ершов и Александр Ковалев, уничтожив орудия на батарее, замыкавшей на юге трехкилометровый Монмусонский пролив, бросились вплавь, надеясь достичь континента в том месте, где были расположены осаждавшие остров французские войска. Дул сильный северо-восточный ветер. В неглубоком проливе тяжелые волны смешались с илом и песком, и, как это бывает во время бурь и больших отливов, образовались водовороты, опасные даже для рыбачьих лодок. Вероятно, Ковалев и Ершов попали в такой водоворот — через несколько дней их тела были выброшены на пустынный олеронский пляж. А еще через несколько дней взлетел на воздух самый большой арсенал острова, находившийся около деревни Ла-Перрош. Организатором взрыва был Николай Серышев, с которым я встречался на тайных явках у Сосинского и о котором мне много рассказывал Антоненко. Произведенное немцами расследование не обнаружило виновников, по отношение к русским стало еще подозрительнее — их арестовывали по любому поводу, сажали в тюрьму Шато, пытали. Никто ни одним словом не обмолвился об их связи с французским маки. Кратер, оставшийся от взрыва, виден еще до сих пор: покореженный бетонный вход, огромные куски бетона, как менгиры, торчат в высокой траве.

15 декабря 1944 гада гестапо решило произвести чистку среди населения острова. Больше четырехсот человек было схвачено немецкими жандармами в тот день. Меня арестовали на рассвете, еле дали время одеться и привели на центральную площадь Сен-Дени. Понемногу сюда стекались другие арестованные, каждого из них сопровождали три-четыре солдата. Было очень холодно — дул ледяной восточный ветер, на нолях лежала ледяная изморозь. В Сен-Дени было схвачено восемь человек, среди них секретарь мэрии и директор коммунальной школы, в которой училась моя дочь. Кроме меня, в Сопротивлении участвовало двое: Жак Фуко, веселый и предприимчивый парень, служивший связным между различными ячейками на острове, и мой соотечественник А. А. Ранета, как и я, совершенно случайно оказавшийся на Олероне и обосновавшийся в Сен-Дени. Остальные попали в облаву по недоразумению: об одном из крестьян я знал, что он оказался в черном списке лишь потому, что пробирался ночью домой, — он засиделся у кумы, мужа которой не было дома, и попался в лапы ночного патруля. О нем рассказывали, что он удирал от немцев в сабо и грохот деревянных башмаков разбудил полдеревни. Никто из активных членов французского подполья не был арестован, и это невольно наводило на размышленье — арестовали ли меня случайно, по доносу какого-нибудь милиционера-фашиста, или гестапо дозналось о моей связи с русскими?

Под конвоем нас доставили на батарею «Квале», ту самую, на которой я в первый раз встретился с Володей Антоненко. Когда часа через полтора нас сажали в грузовики, мы предполагали, что нас отвезут на Бойярдвильскую пристань и оттуда пароходом на остров Ре, в знаменитую каторжную тюрьму. Е. Красноперову, единственному русскому, в тот день находившемуся на батарее, мне удалось шепнуть на ухо имя руководителя нашей Сен-Дениской ячейки — майора Патуазо, — хотя я понимал, что это бесполезно: никто из наших русских не говорил по-французски. Это было в последний раз, когда я видел Краснопёрова, — он был убит немцами в день освобождения острова.