Экономика каменного века - Маршал Салинз

Итак, практика запасания еды не получает развития у охотников. А вот хозяйственная уверенность, порожденная нормальными условиями, в которых все человеческие потребности удовлетворяются с легкостью, становится постоянным их состоянием, позволяющим им смеясь переживать даже такие времена, которые являются тяжелым испытанием для сильного духом иезуита и так угнетают его, что — как предупреждают индейцы — грозят болезнью:

Я видел их в бедствиях и мучениях, с бодростью переносящими страдания. Я оказался вместе с ними под угрозой тяжелейших испытаний; они сказали мне: «Мы будем иногда по два, иногда по три дня без еды, потому что пищи мало; мужайся, чихине, пусть твоя душа будет сильной, чтобы вынести страдания и лишения; не позволяй себе печалиться, иначе ты заболеешь; смотри, мы не перестаем смеяться, хотя у нас почти нечего есть» (LeJeune, 1897, р. 283;ср.Needham, 1954, р.230).

Переосмысляя охотников и собирателей

Жизнь у них, всегда испытывающих нужду и всегда имеющих возможность удовлетворить ее, переместившись в другую местность, лишена и глубоких огорчений, и больших радостей (Smyth, 1878, vol. 1, р. 123).

Ясно, что экономика охотников и собирателей должна быть переоценена, как с точки зрения ее истинных преимуществ, так и с точки зрения ее истинных бед. Ошибка традиционного хода мысли заключается в том, что материальные обстоятельства отождествляются с характеристиками хозяйства, абсолютная трудность такого образа жизни дедуктивно выводится из абсолютной его бедности. Но всегда культура с творческой диалектикой откликается на вызов природы. Не находя средств для преодоления сдерживающих факторов

экологии, культура вступала бы в противоречие с ними; система же охотников и собирателей демонстрирует одновременно печать, налагаемую природными условиями, и оригинальность социального реагирования на них: при бедности — изобилие.

Каковы же настоящие барьеры в «гандикапе» охотников и собирателей? Безусловно, это не «низкая производительность труда», если имеющиеся примеры что-нибудь значат. Но серьезнейший изъян экономики охотников и собирателей — неизбежность уменьшения отдачи. Беря начало в сфере жизнеобеспечения и распространяясь затем на все другие сферы, первоначальные успехи, кажется, только множат вероятность того, что даль нгйшие усилия принесут худшие результаты. Это отражает характерную кривую производительности при добывании пищи в одной определенной местности. Даже большое число людей рано или поздно сокращает источники пищи в окрестностях стоянки. Оставаться на ней после этого лоди могут только мирясь с увеличением чистых затрат труда или уменьшением чистой отдачи: увеличение затрат труда имеет место, если люди предпочитают ходить за добычей все дальше и дальше от стоянки, уменьшение отдачи если они удовлетворяются сокращающимся количеством или худшим качеством пищи, добывая ее в ближних пределах. Решение, конечно, в том, чтобы переместиться куда-нибудь еще. Таким образом, первое и главное «узкое место» охоты и собирательства: эти занятия требуют передвижений для поддержания производства на должном уровне.

Но перемещения, более или менее частые и более или менее дальние — в зависти от обстоятельств — только переводят в другие сферы производства то самое уменьшение отдачи, которое их порождает. Изготовление орудий труда, одежды, утвари, как ни легко оно дается, оказывается бессмысленным, когда эти вещи становится скорее обузой, чем удобством. Практичность, качество вещей падают ради их портативности. Сооружение постоянных жилищ также становится абсурдным, раз их предстоит скоро покинуть. Отсюда столь аскетические представления охотников о материальном досостоянии: стремление ограничиться минимальным оснащением, если вообще его иметь предпочтение, отдаваемое мелким вещам перед крупными; нежелание иметь вещи в двух или нескольких экземплярах и т. п. Экологический пресс обретает на редкость конкретную форму, когда его приходится взваливать на плечи. Если валовой продукт оказывается низким по сравнению с другими экономическими системами, то виной тому не низкая производительность труда охотника, но его подвижность.

Почти то же самое можно сказать и о демографических проблемах, а также способом решения при охоте и собирательстве. Люди используют ту же стратегию избавлвния от хлопот, ее можно описать в подобных же выражениях и приписать подобным же причинам. Выражения эти, если отставить сантименты, будут таковы: уменьшение отдачи ради портативности, минимальная ноша, избавление от дубликатов и тому подобное. Этозначит: иифантицид, геронтоцид, половое воздержание в период кормления и т. д. — практики, хорошо известные у многих собирателей. Предположение, что все они обусловлено возможностью содержать больше людей, будет верным, только если «содержание» понимать как «ношение» людей на себе (на руках), а не как их кормление. Как говорят иногда охотники с грустью, люди, которых убивают, — это именно те, кто не может самостоятельно передвигаться в нужном темпе, те, кто может затруднить перемещения семьи в Вщины в целом. Охотники могут быть вынуждены ограничивать количество людей и вещей сходными способами; драконовская демографическая политика оказывается и следствием экологии, что и аскетическая экономика. Более того, эта тактика ограничения демографического роста является опять-таки частью общей стратегии противодействия уменьшению отдачи в сфере жизнеобеспечения. Локальная группа становится уязвимой из-за уменьшения ресурсов и, следовательно, вынужденной интенсифицировать свои передвижения или дробиться — пропорционально своим размерам. Для того, чтобы люди могли поддерживать производство на выгодном уровне и сохранять определенную физиологическую и социальную стабильность, мальтузианская практика оказывается жестокой необходимостью. Современные охотники и собиратели, осваивая свою значительно менее благоприятную природную среду, проводят большую часть жизни в маленьких группах, разбросанных на обширных пространствах. Но эта демографическая модель будет лучше понята, если ее рассматривать не как признак недопроизводства и расплату за бедность, а как цену, которую приходится платить за хорошую жизнь.

Охота и собирательство обладают всеми сильными качествами, которые являются оборотной стороной всех их слабостей. Периодические передвижения и практика сдерживания роста населения и имущества — это императивы экономической деятельности и творческой адаптации, суровая необходимость, которая порождает благо, «худо», которое ведет к «добру». Именно в рамках такой системы оказывается возможным изобилие. Мобильность и регулирование демографической ситуации, а также использования ресурсов приводят жизненные цели охотников и собирателей в соответствие с их техническими средствами. Недостаточно развитый способ производства оказывается, таким образом, высоко эффективным. В ряде отношений их экономика является отражением жестокой экологии и в то же время представляет полную противоположность этой последней.

Сообщения об охотниках и собирателях этнологического настоящего — в частности, о живущих в маргинальных экологических условиях — дают средний показатель от трех до пяти часов труда в день взрослого человека в сфере производства пищи. Охотник держится на уровне рабочего времени банковского служащего, значительно меньшего, чем рабочее время промышленных рабочих (входящих в профсоюзы), которых безусловно устроили бы эти 21-35 часов в неделю. Интересный сравнительный материал дают недавние исследования трудовых затрату земледельцев неолитического типа. Например, взрослый хануну, неважно, мужчина или женщина, в среднем посвящает примитивному подсечно-огневому земледелию 1200 часов в год (Conklin, 1957, р. 151); в пересчете получается — три часа двадцать минут в день. Причем эти цифры не включают время, затрачиваемое на собирательство, выращивание домашних животных, приготовление еды и иные, непосредственно связанные с жизнеобеспечением, трудовые усилия представителей этого филиппинского племени. Сопоставимые данные начинают появляться и в других отчетах о примитивных земледельцах из различных районов мира. Вывод будет звучать весьма скромно, если его сформулировать негативно: охотникам и собирателям не приходится дольше работать, чтобы добыть пропитание, чем примитивным земледельцам. Производя экстраполяцию из этнографии в «доисторию»* , можно сказать о неолите то же, что Джон Стюарт Милл** сказал обо всех сберегающих трудовые усилия изобретениях: никогда не было изобретено ни одного, которое сберегло хотя бы кому-нибудь хотя бы минуту труда. Неолит не увидел никаких особенных улучшений по части количества времени, требующегося на душу населения для производства средств существования по сравнению с палеолитом; возможно, с внедрением земледелия людям пришлось работать тяжелее.