Наследие войны - Уилбур Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кабайя перечислил по меньшей мере двадцать конкретных случаев пыток и еще пять случаев смерти. Он говорил страстным, преувеличенным тоном, и возмущенные крики ужаса и выкрики оскорблений со стороны собравшихся Мау-Мау придавали происходящему вид пантомимы. И все же это была не пустая риторика . Каждое новое утверждение сопровождалось именем жертвы и подробными сведениями о точном характере, времени и месте предполагаемого преступления.
Макори всегда относился к историям о жестоком обращении с заключенными с некоторой долей скептицизма, не в последнюю очередь потому, что не хотел верить, что силы, которым он служил, могли вести себя так плохо. Но преступления, которые описывал Кабайя, несли на себе безошибочный отпечаток правды, и Де Ланси тоже это знал.
Сначала он реагировал яростными, громогласными отрицаниями и заверениями в своей невиновности, грозя кулаком Кабайе, проклиная его, осуждая его как лжеца и даже поворачиваясь к наблюдающим за ним Мау-Мау, настаивая на том, что все обвинения против него были просто злыми измышлениями. Но по мере того, как жертвы и их страдания нарастали, у Де Ланси, казалось, иссякли и энергия, и убежденность. Его плечи поникли, голова опустилась, а голос замер.
Первым инстинктом Макори было то, что Де Ланси был избитым человеком, который знал, что его вина теперь не подлежит сомнению, и что единственный вопрос, который нужно решить, - это характер его наказания. Но, присмотревшись повнимательнее, Макори увидел кое-что еще. Чрезвычайно тучный мучитель не сдавался. Все это было лишь прикрытием. На самом деле, он планировал. И в то время как Кабайя продолжал свои обвинения, а его аудитория становилась все более горячей, Де Ланси казался спокойным.
- "Этот человек думает, что сможет избежать наказания", - понял Макори. Но как?
Речь Кабайи подошла к концу.
- Итак, - заключил он, - я прошу присяжных признать Нгуо-Палача виновным по всем пунктам обвинения!
Кабайя стоял лицом к своим кричащим, ликующим, насмешливым людям и ждал, пока шум утихнет. - Он повернулся к Де Ланси и спросил: - У вас есть что сказать в свою защиту?
Квентин Де Ланси с трудом поднялся на ноги. Макори знал, что для белых женщин, таких как Шафран Кортни, которые придавали такое значение своей стройности и физическому здоровью, ожирение было моральным, а также эстетическим оскорблением. Это наводило на мысль о жадности, лени и потворстве своим желаниям. Но мужчины из бедных африканских семей, которые всю свою жизнь прожили в тени недоедания и даже голода, видели в большом обхвате признак богатства и власти. В их мире только самые могущественные вожди могли когда-либо надеяться сравниться с Де Ланси. Как бы они ни ненавидели его за то, что он сделал, они не могли не испытывать к нему восхищения.
- Да, ты, грязный черный бабуин, я должен кое-что сказать, хорошо. - Квентин Де Ланси высоко держал голову и смотрел на Кабайю, бросая ему вызов первым отвести взгляд. - Я сделал все, как ты сказал, и сделал бы это снова, десять раз.
В зале раздался изумленный возглас. Такого наглого неповиновения они не ожидали, и они не знали, как ответить. Шок Макори был так же велик, как и у всех остальных. Преступления Де Ланси были еще хуже, чем предполагала Шафран. Как ему не стыдно? И как он смеет стоять в этом собрании и так разговаривать с черным человеком? Конечно, это было так же безрассудно, как и оскорбительно.
Кабайя был ошеломлен. На этот раз ему пришлось подыскивать слова, прежде чем он смог ответить.
- В таком случае, поскольку вы признали свою вину, мы приступим непосредственно к вынесению приговора ...
- ‘Подождите!’ прогремел Де Ланси. - Даже осужденному, стоящему на виселице, позволено сказать несколько последних слов. Могу я тоже обратиться к народу?
Кабайя всегда был чувствителен к настроению своих солдат. Он знал, что они хотят услышать, что обвиняемый скажет в свое оправдание. Даже для людей, живущих вне закона, право говорить было вопросом элементарной справедливости, которую они все хотели бы для себя. Кабайя обдумал ситуацию и пришел к выводу, что Де Ланси только еще больше осудит себя своими излияниями грубого самооправдания. Он кивнул и сказал ему: - "Говори".
– Очень хорошо, тогда я начну с того, что задам вам вопрос, генерал, - это звание было произнесено с насмешливым сарказмом, – Кабайя. Есть ли что-нибудь, что я сделал, чего вы не делали сами, и чаще, и хуже? Разве ты не убивал? Разве ты калечил? Прошлой ночью, когда вы захватили меня в моем доме, моя жена тоже была там. Ты проявил к ней милосердие? Ты оставил ее в покое? Или ты изнасиловал ее и резал до тех пор, пока она не умерла, как ты и твои друзья-Мау-Мау поступали с невинными белыми женщинами по всей Кении?
- Они это заслужили, - сказал Кабайя, хотя в его тоне было что-то оборонительное. - Они так же, как и их люди, ответственны за порабощение кикуйю и кражу нашей земли.
- Значит, вы признаете свою вину. Это делает нас равными.
Макори увидел, как люди вокруг него одобрительно закивали, увидев, как Де Ланси поймал Кабайю. Ничто так не нравилось кикуйю, как видеть, как один человек ловит другого в ловушку своей логикой, даже если их собственный генерал был на стороне противника.
- Поскольку мы теперь равны, давайте поговорим как мужчины, друг с другом. И давайте посмотрим, сможем ли мы достичь почетного соглашения, которое принесет пользу нам обоим.
Кабайя был заинтригован. Последнее, чего он ожидал от Де Ланси, - это предположения, что белый и черный люди равны или что они могут работать вместе к взаимной выгоде. Но было видно, что он не слишком легко уступает.
- Мы можем поговорить, если хотите, Нгуо. Но знайте ... Я все равно говорю, что вы виновны. Я все еще говорю, что вы будете казнены за свои преступления. Итак, продолжайте. Попытайтесь убедить меня и надейтесь, что вам это удастся. Ибо если вы потерпите неудачу, вы умрете.
- ‘Я принимаю этот вызов,’ - сказал Де Ланси.
Макори присвистнул про себя, удивленный и немного впечатленный вызывающим поведением белого человека.
- Я начну с простого предложения, Кабайя.
