Варфоломеевская ночь - Проспер Мериме

— Чертом! — воскликнула толпа с любопытством. — Расскажи, расскажи!

В сопровождении Тибо, Ренэ и Андрэ — троих работников красильщика — появился улыбающийся красивый молодой человек — это и был жених Алисы, Этьенн Ферран.

Маленький горбун в жалкой одежде, Клопинэ с злобной физиономией, проскользнул за группами и взобрался на парапет моста.

— Рассказывай, рассказывай, — кричала толпа.

— Только не забудьте меня отблагодарить! — сказал нищий.

Он начал:

— В городе Лувье жил-был богатый торговец сукном мэтр Обри, который в молодости, говорят, дал обещание, что если он разбогатеет, то сделает большие вклады в церковь и раздаст милостыню на несколько лье.

— Он хорош! Милостыню всегда следует подавать, — перебил Клопинэ.

— Молчи, горбун! — закричала толпа.

Нищий продолжал:

— Итак, мэтр Обри, когда ничего не имел, думал, как добрый христианин. Вдруг он удачно повел дела и разбогател, однако не подумал ни минуты ни о бедных, ни о монастырях.

— Я это угадал, — сказал горбун. — Таких много.

— Долой болтуна! Пусть он бросит собакам свой язык! — закричали недовольные.

Вместо того, чтобы продолжать рассказ, нищий вдруг стал делать первый сбор.

Пока он собирал милостыню, какая-то женщина, бледное и нежное лицо которой не сочеталось с простой одеждой, прошла мимо толпы и направилась к полям.

Нищий, приметивший ее, подумал: «Я видел эту женщину где-то возле Лувра!..»

Окончив сбор, нищий, как будто поджидавший кого-то, продолжал с рассеянным видом свой рассказ.

Рассказ кончился очень быстро:

— В одну ночь, когда он спал, вдруг к нему явился дьявол, который ему сказал: «Пришел тебе конец!..» и свернул ему шею.

— Браво! Браво! Наконец-то свернули шею скупому богачу! — воскликнул Клопинэ.

— Перестанешь ли ты, проклятый болтун? — проворчал Ландри нетерпеливым тоном. Он все еще находился под впечатлением письма с угрозами.

— Экий негодяй Обри! Ему стянула шею веревка от его денежного мешка; не так ли, папа Ландри?

— Если ты не привяжешь себе язык, Клопинэ, я тебя отдую, — с гневом сказал кожевник.

— Если шею уже свернули, я имею право болтать.

— Может быть, но я хочу, чтобы ты молчал.

Толпа подстрекала ссорившихся насмешками.

— Вот еще! Стану я для тебя молчать!

— Ну, теперь говори сколько хочешь! — закричал Ландри и грубо толкнул Клопинэ. Горбун упал в реку среди всеобщего хохота.

— Помогите! Помогите! Мэтр Этьенн, помогите! — кричал несчастный, барахтавшийся в грязной воде.

Этьенн Ферран, погруженный в глубокую задумчивость, следил глазами за незнакомкой, которая опять появилась в толпе. Услышав свое имя и увидав, что происходит, он воскликнул:

— О, злые люди! Подожди, Клопинэ, сейчас!..

Схватив веревку из чьих-то рук, он бросил ее через парапет.

Через несколько секунд Клопинэ, дрожа всем телом и покрытый тиною, был вытащен.

— Бррр!.. Бррр!.. Благодарю, мэтр Этьенн, — говорил горбун, дрожа, между тем как зрители громко хохотали. — Я всегда буду помнить то, что вы сделали для меня!.. Если бы я не был такой мокрый, я расцеловал бы вас… Бррр… бррр! О, как я озяб…

— Ступай скорее переоденься, бедный! — сказал Этьенн.

— Да, да… иду!.. Вы смеетесь… у вас вовсе сердца нет!.. Однако вы знаете, что когда я хочу отомстить… к несчастью, у меня не всегда достает охоты…

Поцеловав руку Этьенна, Клопинэ убежал, дрожа.

IV. Жан Гарнье

Несчастье, случившееся с Клопинэ, вдруг изменило настроение толпы.

Когда горбун ушел, все стали молча расходиться.

Нищий также хотел уйти, но перед ним очутилась Алиса, дочь сен-медарского звонаря, в сопровождении Жермены, ее старой кормилицы.

— Вот вам, — сказала Алиса, вынимая деньги из сумочки. — Умоляю вас, помолитесь за моего отца и за всех… кого я люблю.

— Не забуду, сударыня, — смиренно сказал нищий.

Человек с рыжей бородой показался на перекрестке.

Увидев его, нищий прошептал:

— Наконец!..

К дочери звонаря подбежал Этьенн. Он с любовью сжимал руки девушки.

— Куда вы идете? — спросил Этьенн.

— На улицу Фер-а-Мулен, — отвечала дочь звонаря. — Отнести милостыню аббата одной слепой.

Тем временем Жан Гарнье — это у него была сейчас рыжая борода — спрятался за углом дома, перед которым разговаривали влюбленные.

Этьенн следил глазами за обеими женщинами до тех пор, пока они исчезли на одной из улиц. Во все это время Жан Гарнье, с лицом побагровевшим от гнева, чувствовал, как ненависть закипала в его сердце.

«Как! — думал он, — я, человек, имеющий лавку и золото, я люблю эту женщину до сумасшествия, а мальчишка без копейки за душой отнимает ее у меня».

Мясник страшно побледнел.

В ту минуту, когда Этьенн с своими друзьями поворачивал за угол улицы Лурсин, он вдруг оглянулся на Жана Гарнье, лицо которого выражало сосредоточенную ненависть.

«О! Натура этого человека тигровая», — почему-то подумал жених Алисы.

Раздираемый гневом, Гарнье остался на том же месте. Тысячи планов убийства и мщения сталкивались в его голове. Вдруг он как будто остановился на одной мысли. Он свистнул, и нищий поспешно прибежал, гораздо скорее, чем можно было ожидать от дряхлого старика. Жан Гарнье поговорил с ним шепотом и нищий отправился в таверну, куда пришел в ту минуту, когда Этьенн садился за стол.

— Мессир, — сказал нищий, подходя к молодому человеку, — у меня к вам поручение.

— Говори, — отвечал Этьенн, — у меня нет тайн от моих друзей.

— Извините, это поручение должно быть передано только вам.

— Когда так, это другое дело. Товарищи, пейте за мое здоровье, я сейчас вернусь.

Он отошел с нищим в сторону.

— Мэтр Этьенн, один господин поручил мне назначить вам свидание в доме, выходящем на угол набережной, которая ведет к Лувру и к Разменному мосту. Речь идет… о вашем отце…

— О моем отце?.. Когда надо прийти?

— Послезавтра в восемь часов вечера.

— Хорошо, я буду.

Вскоре Гарнье исчез в извилистых галереях Патриаршего двора.

В одно время с ним через этот двор проходил пилигрим. Ему казалось лет сорок. Но утомленный продолжительным путешествием, он с трудом, опирался на узловатую палку.

«Кажется, я уже видел этого человека, — подумал Гарнье.

Незнакомец подошел к низкой двери, находившейся в глубине темного навеса, и постучался.

— Франция! — сказал голос внутри дома.

— Севенна! — отвечал незнакомец.

Через полуотворенную дверь он вошел в храм Патриархов.

Через день после описанных происшествий Серлабу, закутанный в плащ, тайно вышел из дворца королевы, находившегося на углу улиц Фур и Гренелль, того дворца, где Екатерина Медичи часто собиралась с своими астрологами, и направился к улице Тиршап.

Там, в небольшом доме, жила Мария Тушэ.

День начинал клониться к вечеру.

Мария Тушэ, сидя в будуаре, обитом голубым бархатом, предавалась воспоминаниям. Эта молодая женщина, прелестная как Фарнарина, припоминала свой успех, и лоб ее хмурился.

Мария была дочь парфюмера из Орлеана, на берегу Луары.

Однажды, возвращаясь с охоты, Карл IX без ума влюбился в хорошенькую орлеанку и просил ее приехать к французскому двору.

Мария оставила отца, несмотря на сопротивление и слезы старика, стала любовницей короля и приобрела над ним такое влияние, что осмелилась сказать, когда был объявлен брак Карла IX с Елизаветой Австрийской:

— О! Я этой немки не боюсь!

Конечно, ей нечего было бояться немки, потому что Елизавета имела кроткий и бесстрастный характер.

Но фаворитка имела врага гораздо опаснее. Екатерина Медичи, видя, что ее влияние падает, сумела изгнать Марию от двора так, что сам Карл IX сначала этого не знал.

— Почему Мария не бывает здесь больше? — спросил однажды у матери монарх.

— Она умерла, — сухо отвечала Екатерина Медичи.

Мария Тушэ поклялась отомстить.

Удалившись в небольшой домик на улице Тиршап, она дала знать о своем местопребывании королю, который, обрадовавшись, что его возлюбленная еще жива, приехал тайно видеться с нею. Он приказал ей опять появиться при дворе. Однако королева-мать этого не допустила и приказала Моревелю убить бывшую фаворитку.

Не получив объяснений, отчего убийство все еще не совершено, королева-мать стала подозревать Моревеля, и, вызвав Серлабу в башню астрологов, во дворец королевы, дала ему это кровавое поручение.

Серлабу обещал повиноваться.

Однако он попал в затруднительное положение.

С одной стороны, он должен был слушаться приказаний королевы-матери, с другой, он не мог ослушаться Моревеля, который не велел ему трогать ни одного волоска Марии Тушэ.