Планета матери моей (Трилогия) - Джамиль Алибеков

— Этому легко помочь. Какая боль в твои годы? — Мать сполоснула руки, вытерла их насухо и принялась ловко растирать Халиме затылок. — Сейчас пройдет, детка. Главное, не поддавайся хворям смолоду. Мензер, погуляй с нашей гостьей под деревьями, в тени.

Когда обе молодые женщины удалились, оглядываясь на ходу, чтобы удостовериться, что никто не идет следом и, следовательно, не слышит их доверительного негромкого разговора, мы с Билалом тоже вернулись к прежней беседе. По его словам, работой он вполне доволен и на будущее у него интересные планы.

— Революция в физике подходит уже к концу, — говорил он. — Теперь следует ожидать гигантского рывка биологии. Мы не можем отстать от мирового прогресса! В наше время наука сходна со взрывом искусства в эпоху Возрождения: даже прежние знания озаряются новым светом и ведут к открытиям с неожиданными результатами.

— Ты видишь возможности появления нового только в естествознании?

— Вовсе нет. Я думаю, что восприятие человеческого мозга должно увеличиваться. Ведь мы пока используем его не более чем процентов на десять.

— Надо же сохранить запасные помещения потомкам! — пошутил я.

— Вот для них, — серьезно подхватил Билал, — и надо проторить дорогу к более тонким, качественно новым понятиям. Полнота чувств, по-моему, тождественна понятию счастья.

Билал вперил горящий взгляд куда-то поверх моей головы, словно нащупал путеводную точку, к которой устремлялся всем существом. Внезапно взгляд его потух, губы тронула легкая усмешка.

— Если бы Халима захотела… понять меня, разделить со мною труды… Но нет. Одержимость наукой вызывает в ней только злую иронию и раздражение. Она… она винит меня в том, что у нас нет детей!

Открыв свою тайную скорбь, Билал поник. Из груди его вырвался тяжкий вздох.

— Она думает, что ты облучился? — тихо спросил я. — Неужели это возможно?

— В принципе — конечно. Я часто имею дело с радиоактивными веществами. Изоляция далеко не совершенна. Однако дозы обычно невелики. Хотя у разных организмов восприимчивость неодинакова…

Помолчав, он добавил, решив, видимо, открыться до конца:

— Ты знаешь моих родителей, их преданность, их доброту. Чтобы помочь мне в годы учебы, снять с меня все заботы, они покинули родной дом. А теперь я месяцами даже не справляюсь о них! Почему? А что я могу им сказать? Стоит матери приехать в гости — она двух дней не может ужиться с Халимой. Мать возвращается разобиженная, Халима ворчит ей вслед: «Не больно-то они по тебе скучают. Если б не наши подарки, вовсе не открыли бы нашу дверь». Но это несправедливо, неблагородно! Мои родители совсем не такие…

— Послушай, — расстроенно прервал я. — Насчет отцовства… Ты советовался с врачами по-серьезному? Халима прошла обследование?

— Она не желает. Ни в какую! Говорит: а вдруг рожу урода? Его жизнь будет вечным укором…

Тягостный разговор прервался возвращением женщин. Окинув проницательным взглядом наши унылые, смущенные лица, Мензер быстро сказала:

— Ну, разумеется, решали без нас мировые проблемы? У мужчин удивительная способность испортить любой праздник. Сегодня надо беспокоиться только об угощении: не подгорело ли, хорошо ли пропеклось?.. А вот Халиме-ханум очень понравились наши окрестности, особенно берег реки. И голова сразу прошла.

— За чем же дело стало? Построим ей тут домик, будет разводить сады…

— А как же меченые атомы? — Халима язвительно дернула подбородком в сторону мужа. — Разве Билал с ними расстанется? Да скорее бросит жену!

— Ох, Замин, если и ты будешь против меня, мне форменный каюк! — с принужденным смехом отозвался тот.

— Нет, я как раз за тебя. Любоваться природой надо тоже со смыслом, вооружившись микроскопом и формулами. Мы ведь живем не в каменном веке, друзья! Любить природу — значит помогать ей.

Кажется, все согласились со мной.

Мензер снова воскликнула:

— Больше никаких серьезных разговоров! Только веселиться и дышать благодатным, живительным воздухом!

Мать уже спешила от жаровни с дымящимися шампурами в обеих руках.

— Отведайте для начала жареных куриных потрошков, — приветливо сказала она. — Вскоре подоспеет новое блюдо. Чтоб не сказали после, что старая Зохра морила вас голодом!

Искоса поглядывая на Халиму, она добавила с тайным смыслом:

— У меня всегда была легкая рука: стоит мне поднести женщине кусочек сердца или печени и…

— Что же случалось? — с набитым ртом спросила Халима, видя, что внимание моей матери обращено именно к ней.

— Ребеночек удастся в того, кто угощает потрошками от души, — вот что. Этого тебе мать тоже не объяснила?

— В городе таких примет не знают.

— Скучно там живут! Забыли старые обычаи. Оттого и дети городские похожи друг на друга — серые, бледные. А я верю: если напьешься воды из речки Узорки, посидишь на ее берегу, младенец родится проворный, говорливый, с маковыми щечками…

Отчаянный визг щенка заглушил последние слова. За ним снова гналась свора собак с оскаленными зубами, и перепуганная собачонка пыталась по-кошачьи вскарабкаться на ствол дерева.

— Билал! Спаси его! — завизжала Халима.

Моя мать, покачивая головой, пробормотала:

— Да лишит тебя поскорее аллах этой игрушки!

Неподалеку от нас расположилась веселая компания. Взявшись за руки, мужчины и женщины водили хоровод. Распорядитель по временам взмахивал красным платком, и тогда все согласно вскрикивали, приплясывая: «Гей… гей!» Эхо подхватывало голоса, разносило их по долинке.

— Ступайте к ним, — сказала мать. — Они умеют веселиться! Да ну же, беритесь тоже за руки… Гей, гей!

— К такой пляске нужна песня! — крикнул я танцующим. Вспомнив о листке, который недавно вручила мне, краснея и потупившись, маленькая трактористка, достал его из кармана, быстро пробежал глазами. — Послушайте! Вот стихи одной молоденькой девушки:

Отчизна моя, долина в цветах, — прекрасна!Здесь, в Карабахе, вырос цветок черноглазый, прекрасный…Но взглядом поспешным меня не прельстит он, нескромный:Не надобно свадьбы безвестной для девушки, гордой и скромной.Промедлишь с помолвкой — невестой чужак увезет меня                                                                      в край свой далекий…Тебе же останется, плачущий струнами, саз на стене, одинокий!

— Кто это сочинил? — воскликнула с волнением Халима. — Она же настоящая поэтесса!

Я рассказал историю поездки на девичий полевой стан.

— Немедленно переложу стихи на музыку, — твердила Халима. — У меня как-никак за плечами десять лет музыкальной школы. Гожусь же я на что-нибудь?!

— Правда? Можешь сочинить мелодию? А вести целый музыкальный класс?

— Наверно, тоже смогу… — с легким сомнением протянула Халима.

— Отлично! Мы ведь собираемся открыть в районном центре Дом музыки.

— Просто училище или что-то вроде филармонии? — поспешил уточнить Билал.

— Как получится. Планы большие. Дело за правильной организацией. Думаю, что со временем сможем приглашать из Баку признанных музыкантов…

Халима бросилась мне на шею. Порыв был так внезапен и искренен, что никто не успел удивиться. Лишь Билал сумрачно свел брови. Халима с принужденным смехом отстранилась от меня, словно не придавая особого значения своей выходке.

Я был огорчен: Билал и Халима одинаково дороги мне, и так не хотелось, чтобы на наши отношения легла тень! Ведь ревности, чтобы вспыхнуть, достаточно пустячной искры. Подобно подколодной змее, чем дольше она таится во мраке, тем злее готова ужалить.

Билал беспечным голосом окликнул щенка:

— Пик! Ко мне!

Соскучившись по вниманию, лохматый песик сорвался с тюфяка и устремился на зов хозяина. Вспугнутая им сойка захлопала крыльями, слетела с дерева. Крик всполошил других птиц. Поднялся несусветный птичий гомон.

Оказывается, не только Билал, но и Мензер была задета страстным порывом Халимы. Я увидел ее в двух шагах от себя. Но куда девался облик строгой учительницы? Мензер распустила тугой узел волос, и те хлынули водопадом по ее плечам. Она небрежно играла прядями, то перебрасывая их на грудь, то закидывая за спину, словно дразнила меня. Давний запах свежескошенной травы ударил в ноздри, воскрешая милый облик Халлы…

Вдруг все кончилось, как и не бывало. Мензер, закусив губу, круто повернулась, исчезла за деревьями. Она поспешила, словно спасаясь, к моей матери. Сам собою рассеялся и хоровод танцоров.

— Что это с ними? — недоуменно проронила Халима.

Я объяснил как можно мягче: