Шекспир, Жизнь и произведения - Георг Брандес

Так точно и Луцио шутит над строгостью Анджело, считая ее совершенно бесцельной (III, 3):

Луцио. Не мешало бы быть несколько терпимее к распутству. Он слишком брюзглив относительно этого пункта.

Герцог. Этот порок слишком распространился, и только строгость может его излечить.

Луцио. Я согласен, что у этого порока большие связи и знатное родство; но совсем искоренить его невозможно, тогда пришлось бы людям запретить пить и есть. Говорят, что Анджело произошел на свет не обыкновенным путем, - от мужа и жены. Правда ли это? Как вы думаете?

Не довольствуясь этой строгой мерой против легкомысленного распутства, Анджело пускает опять в ход старый закон, не применявшийся, по словам герцога, 14, а по свидетельству Клавдио - 19 лет, закон, приговаривавший к смертной казни всех тех, кто, подобно Клавдио и Джульетте, жили в незаконном браке. Связь обоих молодых людей была самая невинная. Клавдио говорит (I, 2): {Перевод Ф. Б. Миллера.}

...Она

Моя жена; не доставало только

Формального обряда; мы его

На время отложили, в ожидании

Приданого, которое хранилось

У близких и друзей моей Джульетты.

Однако эти слова не приносят ему никакой пользы. Анджело намерен казнить его для примера. Тщетно добрый тюремщик выражает ему свое сочувствие (II, 2):

...Его проступок

Не сроден ли всем возрастам равно?

И умереть за это!

Молодежь объясняет себе эту безрассудную строгость тем, что в жилах Анджело течет не кровь, а растаявший снег. Вскоре, однако, обнаруживается, что он вовсе не создан из льда.

Старый честный дворянин Эскал просит Анджело вспомнить, что, вероятно, его строгая добродетель никогда не подвергалась искушениям, что она, быть может, также не устояла бы перед ними. Но Анджело отвечает высокомерно: подвергаться соблазну и пасть - две вещи разные. И вот появляется Изабелла, сестра Клавдио, молодая, красивая, умная. Она молит о пощаде (II, 2):

...О, молю,

Подумайте, кто до сих пор

За этот грех был смертию наказан!

А многие грешили.

Но Анджело неумолим. Она обращает его внимание на то, что в высшей степени неблагоразумно так строго карать заблуждения любви:

О, если б все могучие могли

Греметь, как Зевс, - он был бы оглушен

Тогда бы самый жалкий судия

Стал потрясать своим перуном небо

И все бы лишь гремел. О Боже правый!

Ты громовой стрелою разбиваешь

На тысячи кусков могучий дуб

Не мирту слабую.

В следующих ее словах вы слышите явственно голос самого поэта:

...Но человек,

Гордясь своим величием ничтожным,

Забыв, что сам он хрупок, как стекло,

Как гневная мартышка, перед небом

Кривляется с таким ожесточеньем,

Что плачут ангелы; но будь они

Настроены, как мы - они б такому

Безумию смеялись бы до слез.

Она апеллирует к его собственному самосознанию:

...Спросите

Вы собственное сердце - не живет ли

В нем грех, подобный братнину?

Вместо ответа Анджело дает ей приказание вернуться на следующий день. Как только она уходит, он высказывает в монологе свою отвратительную страсть, свое гнусное намерение заставить ее купить жизнь брата ценою собственного позора и, тем не менее, осудите его потом на смерть. Когда он делает ей свое мерзкое предложение, ей становится страшно. Как Гамлет, узнает она впервые, что такое жизнь, и видит, до чего может дойти подлость, раз она облеклась в мантию судьи.

Все это - ложь, коварное притворство!

Он дерзкий плут в одежде благочестья.

Подумай, Клавдио, когда б ему

Свою невинность в жертву принесла я,

Ты был бы жив!

И Изабелла лишена даже возможности жаловаться. Анджело заявляет ей очень разумно, что никто ей не поверит. Его безупречная репутация, строгий образ жизни и высокий сан уничтожат самое смелое обвинение. Он чувствует себя в безопасности и поэтому вдвойне дерзок. Когда Изабелла обращается в конце пьесы к вернувшемуся герцогу, Анджело бесстрашно заявляет (V, 1):

О государь, она повреждена!

А потом следует пламенный протест Изабеллы, вылившийся из самого сердца поэта:

Презреннейший злодей из всех на свете

Казаться может скромным, честным, строгим,

Как граф Анджело!

Но этот протест не приводит сначала ни к какому результату. Изабеллу отводят в темницу за то, что она оклеветала благородного человека. И поэт сохраняет до конца свою ироническую точку зрения.

Герцог, переодетый монахом, испытал немало горького. Он понял, например, что на свете так мало честных людей, что существование человеческого общества может быть сохранено только с большим трудом. Когда он рассказывает в костюме монаха то, что ему пришлось видеть, то его собственные верные слуги хотят его бросить в темницу. Таким образом, никем не узнанный, герцог видел и узнал, что закон служит часто только ширмой для власти:

...Я в Вене.

Я видел, как кипит здесь развращенье

И хлещет через край. Закон есть

Для каждого проступка, но они

Терпимы так, что самые законы

Соделались посмешищем для всех,

Как вывески для брадобреев,

Эскал. Правительство позорит он! В тюрьму!

Драматургическое значение пьесы "Мера за меру" основывается исключительно на трех сценах: когда красота Изабеллы искушает Анджело, когда он ей делает свое гнусное предложение и, наконец, когда Клавдио выслушивает, сначала негодуя, готовый к самопожертвованию, известие о низости Анджело, но потом, не выдержав характера, начинает молить о пощаде. Вокруг этих главных эпизодов группируются прекрасные смело-реалистические или грубо-комические сцены, напоминающие Хогарта или Теккерея, и затем другие сцены, имеющие целью только затормозить драматическое колесо и которые отталкивают нас своей условностью.

Герцог позволяет себе, например, совершенно непозволительный эксперимент с Изабеллой, рассказывая ей в четвертом действии, что отрубленная голова ее брата уже послана Анджело. Поэт хотел таким образом усилить эффект последних сцен. Он заботился в этой неровно отделанной пьесе, по-видимому, прежде всего о том, чтобы нанести удар ханжеству. Он пошел в этом стремлении так далеко, как только мог. От невинного осмеяния пуританства в лице Мальволио к его изображению в образе Анджело - гигантский шаг. Шекспир постарался, вместе с тем, получше укрепить свое собственное положение. Он придал сюжету характер комедии. Сначала угрожают Клавдио казнью, потом не без юмора грозят тем же бандиту Бернардино, голову которого хотят послать вместо головы Клавдио. Перед самой казнью разбойник даже появляется на подмостках, и зритель ожидает с волнением исполнения смертного приговора. Но потом все кончается благополучно. Решаются послать Анджело голову покойника. Далее прекрасной девушке угрожают бесчестием. Но другая девушка, заслужившая, несомненно, лучшую участь, Марианна, позволяет вместо нее обнять себя, - и эта опасность также миновала. И над головою негодяя Анджело спускаются черные тучи. Однако он также выходит невредимым: его обязывают только жениться на той, которую он раньше бросил.

Так улетучивается впечатление грозного протеста против ханжества и впечатление мрачного пессимизма, пробивающегося всюду наружу. Настроение, продиктовавшее поэту эту пьесу, было на самом деле глубоко пессимистическое. Когда герцог старается убедить Клавдио в том, что смерть не страшна (III, 1), он превосходит даже Гамлета своим презрением к жизни:

Ты - дух, подвластный переменам ветра,

Который дом твой может сокрушить

В одно мгновенье; ты - игрушка смерти,

Ты от нее бежишь - и попадаешь

Навстречу ей.

И счастливой

Назвать тебя нельзя, ты вечно мчишься

За тем, чего тебе недостает,

И презираешь то, чем обладаешь.

В тебе нет постоянства: каждый месяц

По прихоти меняешь ты свой вид.

Богата ты, но вместе и бедна;

Ты, как осел, под золотом сгибаясь,

Несешь лишь день сокровище свое,

А смерть его снимает. У тебя

Нет и друзей - и даже кровь твоя,

Которая отцом тебя зовет,

Клянет паршу, ломоту, паралич,

Зачем тебя скорей они не кончат?

Нет у тебя ни юности могучей,

Ни старости - ты греза об обеих

В тяжелом сне; цвет юности твоей

По старчески живет и просит пищи

У старости, параличом разбитой;

А сделавшись и старым, и богатым,

Теряешь жар желаний, силу, прелесть,

Чтобы вполне богатством насладиться.

Что ж у тебя останется? И это

Мы жизнью называем? Эта жизнь

В себе скрывает тысячи смертей,

А мы боимся смерти, забывая,

Что в ней конец противоречьям всем!

Посмотрите, с каким искусством и как добросовестно подобраны здесь все те соображения, которые способны смутить и запутать здоровый жизненный инстинкт!

Поэт старался далее защитить свою моральную точку зрения. Кажется, ни в одной из своих пьес Шекспир не подчеркивал так преднамеренно мораль драмы, притом в словах очень мало гармонирующих с характером действующих лиц. Обратите, например, внимание на монолог герцога, заканчивающий собою третье действие: