Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

пропотели за ночь, и если Душману не противен собственный запах, то назойливый кислый дух женского тела ему не нравится. Вообще все оказалось недостойным его, ненастоящим: ее крашеная рожа, волосы, лиф, содержание которого не оправдало рекламы. Да и страсть ее — не к нему, Душману, а к его члену, будто тот существует сам по себе.

Душман подымает голову и встречается с таким же Душманом в зеркале. Лицо опухло, глаза затянулись до щелочек. Отражается только торс, и с обычным дружелюбием он осматривает свои плечи, бицепсы, грудь. Да, он еще — ничего.

Душман зевает и, решив, что его утреннее возбуждение должно быть удовлетворено, откидывает одеяло. Она просыпается не сразу.

Нет, он, пожалуй, не любил ее. Да! Какая там любовь в таком возрасте! А потом? Была она? Была? Ему — двадцать три, и семь из тех, что у него были, — девочки, а других он не всех помнит. Конечно, не помнит. Девочки, они всегда плачут после этого. Плачут горько. Он утешал их. И относился к ним вообще-то нормально. Но ни к чему такому их не приучал. Да и со шкурами Душман ничего такого не вытворяет, потому что просто не любит этих штучек, они и непонятны ему. Как можно после всяких извращений разговаривать с бабой, есть с ней за одним столом? Целоваться? Боже мой! На зоне, даже там, где люди потеряли все, — все человеческое, — они петухов за общий стол не пускают...

Вслед за Душманом прибывает его младший брат. Брюс Ли — не сотрудник, он — абитуриент, а наведывается для аккумуляции энергии после ночных бдений. Юноша транжирил свои ресурсы у торговки пивом, тоже где-то «там». Ночью в комнату стал ломиться ее бывший муж, обитающий в той же квартире. От ударов топора доски обнаружили прорехи. «Брось топор в окно, я выйду», — гарантировал Амур. Запоздалый ревнивец выполнил ультиматум. Получивший некоторое представление об аспектах каратэ, Брюс Ли лишил чувств соперника и покинул приют. Он смеется: больше всего ее вдохновили школьные брюки. «Ты — школьник?» Уже — нет, летом кончил. «Не бросай меня, ладно?» Она просила и плакала, зарделась, а он в общем-то не понимает, чем так могут воздействовать форменные штаны, — он их даже стесняется: джинсы порвал во время драки на танцах, надеть нечего, вот и таскает, а так что же в этом замечательного, отчего полночи рыдать? Ему-то как раз было от чего ахать и охать и ликовать: «Есть! Есть! Готово!» Она — первая. Блядь, пожалуй, все это стало понятно ранее, и он не закручивал себе мозги: «женюсь, женюсь». В целом — приятно. Если совсем честно — здорово. Но это если искренне, а для друзей (не для себя!): а-а-а! чего там — ничего особенного.

Третий визитер — Рыбак. Он хвастается карьерой. На участок пришел работягой. Потом — бригадир. После — освобожденный бригадир. Это — то же, что мастер, а по деньгам даже больше. В галстучке работал! И — пошло: раз, другой. Заметили. Начальник говорит — прекращай! Добром не кончится! А ты разве думаешь? Плевать! А теперь восемь рублей в получку: прогулы. И куда их деть как не пропить? Баба уже очумела. Двое детей — корми, а ты только от пьянки до пьянки.

А как путево все начиналось! Школа, спорт. В пятнадцать — КМС по вольной. Армия — замкомвзвода. Значки, грамоты. Из действительной вернулся, друзья отца все подготовили, поступай, говорят, в милицию, батя полжизни отбарабанил — и ты давай. Не хотел. Но куда денешься? Устроили в школу. Тренер по борьбе, после того как с ним поспарринговал, сказал — на тренировки больше не ходи, ни к чему. Я, мол, до пенсии хочу доработать. И ни о чем не беспокойся, — все, что надо, подпишу.

Ну, в школе милиции еще ничего, а как приступил к дежурствам — все. Каждый день — на бровях. Хорошо, по-людски отпустили, без всяких там фишек. Спасибо папане. После устроили начальником спасательной станции. Навар — с милицией не сравнить! Золотое дно! Какие чудеса только не случались — сходило. Как-то один друг попросил комплект на выходные — рыбу пострелять. И пропал. Нет и нет. Как умер. А после из органов приходят. — Твой комплект? — Не мой. — А может быть, твой? — Нет. — Ладно, знаем, что твой. Забирай. Твой друг в Финляндию по дну уйти хотел, да финны вернули. Договор.

Все обошлось. Спасибо отцу. А подвела опять пьянка. Наболтал по пьяной лаве то, чего и не делал, что якобы такими делами на своей спасалке ворочаю, что никакому западному деляшу и не снились. Вот, а друг тот крепко, видать, позавидовал и доложил куда следует. Шум начался. Комиссии. Свидетели. Отпустили по собственному. Спасибо предку.

Я понимаю, что вчера он мог не заметить, как рыбалка подменилась гулянкой. Теперь ему необходимо стрельнуть на пиво. В мешке — три рыбы. Зачем они ему? Рыбак топит в полиэтилене морду ботинка. Согнув ногу, вытягивает стопу, и мешок катапультирует в пруд. Рыбак шарит в карманах. Помятые папиросы еще годятся. Садится и закуривает. Все, кажется, не так уж и скверно. Если бы не голова! Нажрались вчера от души. На троих — восемь фаустов. Как ребята добрались? А, если честно, — наплевать!

Рыбак ощупывает расползшийся в плечах пиджак. Ребята говорят, что он похож в своем наряде на Олега Попова. А что делать, если нечего надеть? Наплевать! Зато навешает любому! Был бы дохляк, так и пиджак бы не лопался! Во дворе его до сих пор зовут чемпионом. Восемь лет отдал вольной борьбе. Мало? Он и сейчас может выступить. Ну, не сразу, конечно; месяцок не курить, не бухать — тренироваться. Усиленный бег. Диета, Хотя, бес его знает, мотор может подвести, барахлит чего-то.

Дочка-то, поди, проснулась. Рыбак поднимается и отряхивает брюки. Направляется к причалу спасательной станции.

Девочка еще спит, а племянник курит, напряженно смотря в потолок. Ему душно в помещении, и он развалился на топчане в одних плавках. Рыбак окидывает простертую фигуру. Да, крепыш! Сам он, пожалуй, был здоровее. Но это — в прошлом. А племяш — молодец! И пластичен, и подкачан. И загорел хорошо. Да, вот тоже. Работаешь на себя, удовольствий себя лишаешь, не пьешь, не куришь, пять раз в неделю — тренировки, а потом вдруг — бах! Что такое?! Все к черту! Почему?