Исповедь Cтража - Наталья Некрасова

А Мелькор, видимо, ждет, что в нем прямо так сразу признают бога? И упадут на колени, как водится?

Воин горделиво заявил, положив руку на меч:

— Я Марв, сын Гонна, великий воин Тонна, сын Тонна из рода Тоннмара, лучшего вождя Повелителя Воинов Гортхауэра! И я несу слово его Властелину!

— Ну так говори.

Воин туповато воззрился на Мелькора и, нахмурившись, спросил:

— Это еще почему?

— У тебя же слово к Властелину. Ну так говори. Я слушаю.

— Ты? — недоверчиво спросил воин.

Вала усмехнулся краем рта. Конечно, они ожидали увидеть что-нибудь более внушительное. Вроде шестирукого громилы с волчьей головой — у них, что ли, бог войны таков? Мелькор неспешно поднялся по ступеням на престол и возложил корону на голову. И странно изменился он — на троне сидел величественный, мудрый и грозный властелин, и даже раны на его лице внушали благоговейный страх. И, изменившись в лице, Марв, сын Тонна, упал на колени.

Чего и следовало ожидать. Вообще-то это понятно — только что нахамил богу, так что жди по шее.

— Прости, о великий, что не догадался, не разглядел! Прости и помоги! — ревел он жалостным голосом.

— В чем я могу помочь? И что за слово передает мне полководец Гортхауэр?

— Вот он как раз и говорит — спаси, Властелин, Гонна, сына Гонна, вождя нашего! Спаси брата!

— Что с ним?

— Да ранили его, Властелин.

— И что — Гортхауэр не смог помочь ему?

— Как не смог! Давно бы умер брат, если бы не он! Да вот на все сил не хватило. Вези, говорит, к самому. Коней дал, знак дал…

— Хорошо. Несите раненого. И уходите. Потом позову.

Когда воины уходили, он поймал на себе недоверчивый взгляд. «Любопытно все же — каким они представляли себе меня?»

Раненый был мужчиной могучего сложения, лет сорока с виду — солидный возраст для этих недолго живущих людей. Темные, слипшиеся на лбу от пота волосы заплетены на висках в косицы, длинные усы мешаются с густой бородой, явным предметом гордости хозяина. Карие глаза ярко блестят на бледном лице. Вала отшвырнул задубевший от крови и грязи когда-то зеленый плащ.

Рана действительно была страшной. Смертельной. Удар перерубил ключицу, косо отделив плечо и руку. Счастье, что он попал к Гортхауэру — он сумел хоть как-то, наспех залечить, как на живую нитку крепят заплату, чтобы потом пришить ее накрепко. Эти-то, их лекари, сущие варвары. Прижгли бы каленым железом рану, и умер бы от боли… Неумелые грязные повязки почти не скрывали раны. Человек внимательно смотрел на него. Мелькор медленно провел ладонью над раной, чтобы ощутить, насколько она опасна, — обожженные ладони чувствительны. Затем, положив руку на лоб человека, оторвал присохшие повязки — тот не ощутил боли. Ее ощутил Вала. Дрянная рана. Грязная, страшная. Осколки кости торчат из мяса. Вновь потекла кровь. Хорошо, что легкое не задето. Но артерии… Надо спешить.

Вала закрыл глаза и молча, замерев, медленно-медленно вел ладонью над раной, переливая свои силы в тело умирающего. Казалось, шевельнешься — и все рухнет, рассыплется миллионами осколков.

…Ртутные точки крутились в глазах. Звон в ушах стал нестерпимым. Вала открыл глаза, тяжело дыша. Рана побелела, кровь уже не сочилась, и разрубленные кости соединились, хотя еще совсем непрочно. Он улыбнулся, глядя в лицо раненому, и внезапно увидел жалость в темных глазах. Он видел там отражение своей улыбки, стекающей кровью из незаживающих ран. И человек заговорил — хрипло, прерывисто, слабо:

— Не надо больше… Все уже, ладно… Пусть я помру — все равно. Куда ж я без руки… Ты-то… как же тебя так… У тебя же в крови все… Как же так… Ведь больно тебе, вижу… А говорили — с гору ростом и неуязвим… Надо же… Я-то думал — боги огромные ростом и потому могучи… А ты вроде и не очень велик, а такое можешь, что… уж не знаю и как сказать… Словом, великий ты бог, и нет тебя сильнее. Только не лечи меня больше. Ведь ты в крови весь. Я и так выживу. Ты только скажи — кто тебя? Я людям скажу — голову его тебе принесем.

«Что делать? Плакать или смеяться? Ведь в глаза говорит, что ожидал увидеть богатыря, а встретил плюгавое ничтожество… И ведь от чистого сердца! Конечно, не клан Совы, дикари совсем — а все же Люди. И сердца — верные и отважные…»

— Голова его и так мне досталась. Он убит.

— Ну и верно. Месть — дело святое.

— Я мстил не за себя, — глухо ответил Вала. Человек что-то почувствовал в его голосе.

— За друзей тоже надо мстить. Эх, только встану…

— И — детей?

— Но из них же мстители вырастут!

«Попробуй разубеди его».

— И не жаль?

— А они нас жалели?

— А ты хочешь быть таким же, как они?

Человек замолчал.

— Я как-то не думал.

— А ты подумай, — резко сказал Вала. — Лежи тихо. Я продолжу…

Человек стоял перед ним, изумленно рассматривая свое плечо. Он несколько раз крутанул рукой и, блестя глазами, сказал радостно:

— Вот я и воин снова! А то куда я — без руки?

Он встал на колени и низко поклонился, коснувшись лбом пола. Когда поднял лицо, на нем скорее было раздумье, чем улыбка.

— Вот когда так, снизу, на тебя смотрю — совсем как рассказывали!

— И как, позволь спросить? — усмехнулся Вала.

— Как в песне поют:

И вышел к бою, башне подобный,

В высокой короне, где звезды светились.

И щит его туче в руке подобен,

И Молот Подземного Мира в деснице;

Великий, могучий, непобедимый!

И след его — больше расщелин горных,

В которых по десять коней бы укрылись,

И крик его — страшнее грома,

И хохот его — обвалом горным!

И шел он — земля под ним сотрясалась!

И страшным ударом врага сокрушил он,

На горло ему ногой наступил он,

И хруст костей заглушил вопль предсмертный,

И кровь затопила по локоть землю…

— Замолчи! Хватит! Не надо…

— Но ведь ты сам просил… — растерялся человек.

— Просил… Теперь ты сам видишь — каков я. Не похоже на башню? А что до того боя… Смотри, у меня ведь тоже живое тело. И его можно ранить… Ну, что ты скажешь обо мне?

— Скажу, — хрипло произнес человек, — что ты более велик, чем я думал. Легко быть великим воином, когда ростом с гору! Легко раны лечить, ежели это от тебя ничего не требует. А ты — все из себя берешь. И если ты при этом против всех альвов один воюешь — кто выше тебя? И знай — я за себя отслужу. И за твои раны они сполна получат. Клянусь своей рукой! Вот этой рукой.

— Мне не надо мести.

— А мне — надо. Говоришь, жесток я? А ты вот чересчур добр.

«Это что-то новое».

— А на одной доброте не продержишься. И пусть лучше я жесток буду, чем ты.

Человек помолчал. И потом добавил, глядя в пол: