Личный поверенный товарища Дзержинского - Олег Северюхин

— На-ко, мил человек, хлебни из фляжки, — сказал мне дед, протягивая фляжку, из которой лётчик наливал нам спирт. Запасливый дедок, а лётчику сейчас все равно, может, он так быстрее попадёт в царствие небесное.

Я сделал несколько глотков растекающейся по рту жидкости, которая перехватила у меня дыхание и принесла какое-то облегчение. Но это только на первые мгновения. Потом боль снова стала нестерпимой.

Дед поднял остатки моего пиджака, и мы пошли в направлении городка, до которого было километра три. От городка уже ехала красная машина с медным колоколом, который позвякивал сам по себе, потому что шесть человек, которые сидели на лавке сверху, держались за медный поручень, чтобы не свалиться. Да и зачем звонить, если дорога пустынна и только два человека бредут к ней по полю от горящего самолёта.

— Мсье, это вы летели на самолёте? — спросил меня брандмайор в золотистой каске.

Я утвердительно кивнул головой.

— Там кто-нибудь остался? — указал в сторону костра пожарный.

Я отрицательно помотал головой.

— Тогда чего нам ехать туда, — сам себе сказал пожарный начальник, — оно и само догорит, а тут люди в помощи нуждаются. Садитесь, господа, наверх, поедем в больницу, — сказал он и дал команду водителю разворачиваться.

Городок мне постоянно казался знакомым и он действительно оказался мне знакомым, когда я увидел знакомую больничку и доктора, у которого мы наблюдались вместе с полковником Борисовым. Вот это мы летели, совершенно не видя того, что не так уж много восточнее нас был город Париж вместе со всеми его окрестностями.

— Мсье Казанов, — радостно приветствовал меня доктор. — Как вы жили все это время? — спросил он и, не дожидаясь ответа, стал говорить о том, что они пережили оккупацию, и что немцы заставляли их работать на себя, и что вино и сыр стали намного дороже, и что хороший кофе можно было купить только на чёрном рынке, и что они так бедствовали, так бедствовали… На ленинградцев и на киевлян французы не были похожи из-за того, что у них ухудшилось качество кофе. А, ну их, мне было не до того, потому что меня била крупная дрожь.

Доктор сделал мне укол димедрола, а сестра обрабатывала обожжённые места дезинфицирующим раствором, убирала клочки одежды и мазала меня какой-то пахучей жёлтой мазью. Мне становилось лучше от успокаивающего укола. Дрожь проходила. Мои глаза стали медленно закрываться, и я провалился в сон.

Глава 6

— Хэнде хох, — услышал я сквозь сон.

Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и увидел двух человек в форме маки с немецкими автоматами в руках.

— Полковник фон Казен, от имени правительства свободной Франции мы объявляем вас арестованным, — сказал партизан с синей повязкой и тремя белыми звёздочками на ней.

Французский язык партизана был правильным, но с каким-то неуловимым акцентом. Неужели испанец? Точно. Очень много испанцев, которые ушли из Испании во Францию, активно участвовали в Сопротивлении.

— Амиго, — сказал я по-испански, — я не немецкий полковник, а выполняю специальное задание по борьбе с фашистами и сейчас летел в Испанию, чтобы перебраться оттуда в Аргентину.

— А это что? — спросил меня командир-испанец, показывая моё спецудостоверение и аналогичный немецкому текст на испанском языке внизу.

А вот тут мне крыть было нечем. Не скажешь же, что удостоверение мне подбросили. Я не стал никому и ничего отвечать. Я просто не стал говорить. Молчал как партизан на допросе в гестапо, хотя ко мне не применялись гестаповские методы. Ежедневно приходили чины французской полиции и учиняли мне допрос. Как в песне старинной «вместо строчек одни точки» и никакой подписи, зато все это аккуратно подшивалось в дело и хранилось как зеница ока.

Деда Сашку ко мне не допускали, но он, как мне кажется, и сам не лез на рожон. Человек умеет говорить по-испански на кастильском диалекте и по-немецки. Личность подозрительная, лучше держаться в тени. То ли его держат где-то в укромном месте, то ли он сам держится в укромном месте, но про него мне не задали ни одного вопроса. Мало ли оборванцев шляется в предместьях Парижа.

Ко мне приводили на опознание бывшую мою квартирную хозяйку и экономку полковника Борисова, которые указали, что предъявленный им субъект отдалённо напоминает знакомого им мсье Казанова, проживавшего здесь до войны, но утверждать точно они это не могут, потому что в таком виде они никогда меня не видели.

На меня приходили смотреть многие сотрудники спецслужб, как я предполагаю по их внешнему виду и иностранному акценту. Были даже представители советской репатриационной комиссии. В числе представителей был и мой знакомый, полковник Миронов в военной форме, правда, орденов на его груди было мало. Работу разведчиков всегда мало ценят. Миронов молчал. Молчал и я, когда мне задавались вопросы на русском языке.

Все вопросы были однотипными: кто я такой, и с каким заданием оказался во Франции? Что тут отвечать? Не знаю, поэтому я ничего не отвечал, ничего не писал и не подписывал.

Потом, похоже, началась борьба за мою подведомственность, потому что меня стали перевозить из города в город в закрытых автомашинах и под надёжной охраной. В течение месяца я сменил пять мест пребывания.

Наконец мы прибыли в южный портовый город. Мне не приходилось быть на южном морском побережье, но, судя по внешнему виду и размеру города, это был Марсель. Грязный городишко с узенькими улочками и разномастным населением, которое днём является французскими гражданами, а ночью превращается в граждан вольного города со своими порядками и властью.

Мы сели на катер и поплыли в сторону островка примерно в миле от пристани. Если я не ошибаюсь, то это и есть знаменитый остров Иф, в замке которого содержался граф де Монте-Кристо. Замок был построен в XVI веке непосредственно в скале для защиты Марселя от атак с моря. Но так как на Марсель никто не нападал, то замок стал использоваться в качестве тюрьмы для особо опасных преступников. В тесных камерах содержались гугеноты, политики, руководители Парижской коммуны и другие личности, представлявшие опасность для Франции.

Условия содержания узников зависели от их состояния. Бедняков заключали в тёмные камеры без единого окна. Богатеньким предлагали отдельные камеры наверху, где можно было дышать свежим морским воздухом и «любоваться» морскими видами.

С 1830-го года замок официально перестал быть тюрьмой, но в 1871 году здесь были заключены руководители Парижской коммуны, а её лидер Гастон Кремье был расстрелян на острове Иф. В 1890 году остров был демилитаризован и открыт для публики. И меня сюда везли не на экскурсию.