Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

Керенскому и положил ему на стол письменное свидетельское показание священника Благовещенской церкви Надеждинского прииска отца Сергея. Отец Сергей готов был принести на суде присягу в том, что все рабы божьи, умершие в больнице от тяжелых ран, которые перед кончиной исповедывались, причащались и соборовались у него маслом, на духу сказали: ни в словах, ни в помыслах наших не было греховодных намерений поднять руки против себе подобных. Мы шли к главной конторе по совету господина Коршунова, дабы вручить в белые руки его высокородия господина Преображенского сознательные записки и слезно попросить товарища прокурора защитить повинно пострадавших людей, угодивших в тюрьму. Господин Коршунов встретил нас у моста и также подвергся смертельной опасности.

Далее, священник перечислял фамилии и имена людей, принявших перед смертью святое причастие. Их было много, десятки фамилий, и Керенский не стал читать до конца.

— Оставьте это у меня, — сказал он. — Я приму от рабочих это дело, но труд мой должен быть вознагражден…

— Назначайте вашу цену, — поймал его на слове Завалин, — Вы все сполна получите.

— Давайте подождем приезда сенатора господина Манухина, — пошел на попятную присяжный поверенный. — Я должен с ним посоветоваться.

— Ради бога, ваше высокородие, посоветуйтесь, чтобы все было по закону. Мы подождем. Только, пожалуйста, не откажите нам.

Керенский проводил Завалина к порогу и простился с ним за руку.

Бодайбинская пристань была запружена народом. Впереди разношерстной толпы красовались чуть ли не вое чиновники корпорации «Лена Голдфилдс», юристы сенатской комиссии, полицейские чины, городская администрация, местные богачи.

На пристани толпился народ по случаю прибытия в Бодайбо сенатора господина Манухина, главного управляющего всеми приисками корпорации Иннокентия Николаевича Белозерова, иркутского генерал-губернатора Николая Николаевича Князева.

Впервые в город Бодайбо приезжали такие высокопоставленные гости.

Как только вдали показался пароход и дал третий гудок, три бодайбинские церкви ударили во все колокола. Духовой оркестр, выстроившийся на берегу, заиграл «Боже, царя храни».

Пароход подошел к причалу, спустился трап. Встречающие господа и их супруги ринулись на пароход. За ними несли ящики с дорогими заморскими винами. В главном салоне парохода подняли первые бокалы за дорогих гостей, и все сошли на пристань.

Престарелого сенатора Манухина вели под руку дамы. Они, улыбаясь, заглядывали ему в лицо. Сановник еле передвигал ногами, — видимо, трудно ему далось такое дальнее путешествие, — безразлично кланялся налево и направо и совершенно не обращал внимания на своих спутниц.

Гостей привезли в дом городского головы Черняка, где их ждали накрытые столы. После банкета приехавших господ отвезли в отведенный для них особняк, обставленный богатой мебелью. Дом был оцеплен караульными, одетыми в парадные мундиры. Все свидетельствовало о том, что городские власти позаботились не только о покое, но и безопасности высоких гостей.

На следующий дань гостей чествовали в ресторане Коммерческого клуба. Первый тост был выпит за здоровье господина Манухина. Сенатор выпил бокал сладкого вина и слегка заплетающимся языком попросил минутку внимания.

— Господа, — шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, — я прибыл сюда по высочайшему повелению не для того, чтобы кого-то судить и наказывать. Моя цель более важная и благородная: прекратить губительные распри между рабочими и золотопромышленниками, положить конец забастовке.

Ресторанный зал взорвался криками «Браво!..» и аплодисментами.

Через два дня сенатор Манухин и главный резидент Белозеров специальным поездом выехали на Надеждинский прииск. Остановился сенатор в доме главного резидента.

Приехавший сановник первым долгом посетил местную тюрьму. Старик сел за ободранным столом начальника тюрьмы и велел по одному приводить к нему арестованных.

Федора он встретил так, словно пришел даровать ему свободу.

— За что ты попал сюда, братец? — сочувственно спросил сенатор.

Федор молчал, угрюмо разглядывая полного седого господина с холеным, но морщинистым лицом.

— Я прибыл сюда по высочайшему повелению, чтобы произвести следствие по делу, которое вам известно. Речь идет о здешней забастовке и о ее тяжелых последствиях. Можете, ли вы мне чем-нибудь помочь, дабы избежать ошибки?

— Я ничего не знаю. Меня обвиняют в том, в чем я совершенно не виноват. Ни я, ни моя жена не бастовали. Мы даже не работали на приисках.

Манухин посмотрел в список:

— Ты Владимиров Федор?

— Да.

— Какой народности?

— Якут.

— Откуда у тебя это имя и фамилия? — насторожился сенатор.

— Священник дал при крещении.

Манухин пожевал бескровными губами и спросил:

— Какую имеешь ко мне просьбу?

— Я не знаю, за что меня посадили в тюрьму. Почему меня так долго держат в заключении? Что я такое совершил?

— Ладно, я займусь. Уведите его.

Из тюрьмы сенатор со всей своей свитой направился в больницу и обошел палаты, где лежали раненые. В палатах стоял тяжелый запах йода, спекшейся крови и пота. Манухин, едва переступив порог, тут же выходил назад, в коридор, где воздух был несколько лучше. Люди безразлично поворачивали головы к двери, вяло отвечали на приветствие. Посетители сразу же ретировались, оставляя дверь открытой.

— Проветрить помещение, — уходя из больницы, сказал сенатор. У него слегка закружилась голова. На улице он жадно глотал воздух, укоризненно покачивая головой.

Белозеров подсадил Манухина в карету и сел с ним рядом. Сенатор всю обратную дорогу хмуро молчал, тяжело вздыхая.

IX

В эти дни бодайбинский телеграф работал круглые сутки. Лорд Гаррис посылал из Лондона телеграмму за телеграммой, сообщая, что на Ленские золотые прииски направляется пять тысяч корейцев и китайцев для работы в шахтах. Администрация корпорации поначалу верила этим телеграммам, потом стала откровенно посмеиваться над ними, понимая, что посылаются эти телеграммы для острастки с тем расчетом, что рабочие, узнав о выезде на прииски иноземцев, испугаются и выйдут на работу.

Администрация корпорации, сенатор Манухин, юристы сенатской комиссии задались целью сделать все возможное, чтобы рабочие Ленских приисков остались на месте и вышли на работу.

Белозеров уволил всех десятников, вроде Евстигнея и ему подобных, запретил штрафовать рабочих без веских оснований, отстранил от должности ротмистра Трещенкова и откомандировал его в Иркутск. В магазинах в изобилии появились свежее мясо, масло, водка, фунт мяса и масла подешевел на три копейки, бутылка водки — на пять копеек.

О всех благодеяниях администрация корпорации широко оповещала рабочих. А о том, что отстраненного от должности ротмистра Трещенкова на пароходе посетил сам господин Белозеров и вручил ему от имени корпорации «Лена Голдфилдс» две тысячи четыреста рублей, конечно, умолчали. Это осталось в тайне.

Под предлогом следствия над виновниками расстрела рабочих, которое якобы затягивается, был приостановлен отъезд рабочих из приисков. На всех приисках прошли собрания и митинги. С проникновенными речами выступали сам господин Манухин и юристы сенатской комиссии.

Сенатор был