Небесная милиция - Петр Завертаев

Обиходов приподнялся на локте и повернулся к Анечке.

— Знаешь, если я тебе сейчас этого не скажу, никогда себе не прощу.

Анечка поднесла к глазам ладонь, чтобы разглядеть его лицо, и улыбнулась немного недоуменно.

— Я понял, что люблю тебя, — решительно выпалил Обиходов. — Это не шутка. Это очень-очень серьезно.

Анечка закрыла лицо ладонями и засмеялась.

— Можешь смеяться, — сказал Обиходов, совсем не обидевшись. — Можешь смеяться, сколько угодно.

— Извини, — сказала Анечка, она добросовестно пробовала подавить улыбку.

— Можешь даже не отвечать, — произнес Обиходов. — Я имею в виду прямо сейчас. Я понимаю, что это не просто. Мне это признание тоже далось не так-то просто. Я все-таки не мальчик. Мне уже много лет и с годами…, - Обиходов неожиданно так разволновался, что даже не смог быстро найти подходящего слова, чтобы закончить свою мысль.

— Я понимаю, — сказала Анечка, улыбаясь. — Спасибо тебе, Жорж, за эти чувства. Только…

— Что «только»?

— Только знаешь, я здесь не при чем.

— То есть как? — удивился Обиходов.

— Дело не во мне, — сказал Анечка. — Это не я вызываю в тебе это чувство, это… море, солнце, красивые виды, цветы, вино… Одним словом, Франция. Ты вернешься домой и все пройдет.

— При чем здесь вино?! — возмущенно воскликнул Обиходов. — При чем здесь Франция?!

— Не сердись, пожалуйста, — Анечка мягко дотронулась до его руки, как медсестра, успокаивающая больного. — Ты очень милый, Жорж, и ты мне правда очень нравишься. Поэтому я тебе и говорю все как есть. А не вру про несуществующего жениха… как всем остальным.

— Всем остальным?! — Обиходов отпрянул. — Каким остальным? Тебе что тут каждый день объясняются в любви?

— Не каждый день, — спокойно ответила Анечка. — Пойми, у меня работа такая. Я должна сопровождать важных гостей Дудкина. Большинство из них после всех прогулок и экскурсий примерно на третий день признаются мне в любви. Кажется, Дудкин специально так придумал, как часть терапии. Я никогда не принимаю это на свой счет.

— И что же… — Обиходов опешил. — У тебя со всеми так… как сегодня… ночью?..

Анечка вдруг изменилась в лице, она будто повзрослела мгновенно, или даже постарела.

— А ты сам как думаешь?

Обиходов ничего не думал. Пригвожденный ее взглядом, он застыл в неудобной позе, полусидя полулежа, абсолютно не зная, что ему делать и что говорить. Вскочить на ноги, разозлиться, рассмеяться, обратить все в шутку, извиниться, провалиться сквозь землю. Хотелось проделать все это одновременно, разом, но такие фокусы, увы, под силу далеко не всем.

— Пойду искупаюсь, — хмуро сказал Обиходов.

Ветер противно кололся песком, стараясь накидать его как можно больше в глаза и уши. Крис Ри, ресторанный лабух с гитарой, сделавший международную карьеру на трех аккордах, хрипел опостылевшую «Highway to hell». Дорога в ад. Очень кстати.

Плавал Обиходов долго. Он любил плавать в неспокойном море. На его вкус для хорошего морского купания волны обязательны. Полметра — минимум, а лучше метр или полтора. Но теперь волны раздражали его. Они напирали и толкались, как пассажиры в метро, а Обиходов сердито отпихивался в ответ. Волны мешали ему думать, они комкали и сбивали в кучу и без того нестройные мысли.

— Допрыгался, — злился Обиходов. — Поставили тебя в один ряд с жирдяями, которые наезжают сюда прикупить себе добродетели по корпоративным расценкам. А заодно при случае сварганить курортный романец. А чем ты, собственно, лучше?

Обиходову вспомнилась невидимая дама из аттракциона ночных откровений в рыцарском замке, ее крик души: «А за что нас любить?». Потом вспомнились слова Дудкина: «В тебе ничего нет, ни хорошего, ни плохого. Тебя вообще нет».

Отгоняя неприятные воспоминания, Обиходов нырнул под волну.

— Хватит себя точить, хватит! — подумал он, когда вынырнул. — Тоже мне лорд Байрон нашелся. Анечка еще слишком молода. Что она понимает? (Можно подумать, ты много понимаешь — раздался ехидный внутренний голос).

Обиходов перевернулся на спину.

— Эх, такой мог бы получиться день! — подумал он с сожалением. — Но ведь он еще не закончился. Остался еще наш дорогой капитан Рыков, таинственный К.Р. Кто кого ищет, он нас или мы его? Пора бы вам разобраться со своими персонажами, господин сочинитель. Может, хотя бы капитан Рыков окажется настоящим героем. Должен же быть в этой истории хотя бы один настоящий герой.

Он окунулся под воду последний раз и размашисто поплыл к берегу.

25

— Уже половина девятого. Скоро совсем стемнеет, — беспокойно произнес Левандовский. — Почему же он так опаздывает?

Ни у Обиходова, ни у Анечки не нашлось ответа на этот вопрос. Они сидели на теплых камнях рядом с заросшими кустарником руинами. Левандовскому целый день было не с кем поговорить, поэтому сейчас он болтал без умолку.

— Соляная башня, интересное название. Почему ее так назвали? Она из соли? — он поднял валявшийся камень и начал его ковырять.

— Она из камня, — сказала Анечка. — Так назвали потому что раньше в ней располагался таможенный пост. Здесь купцы платили пошлину за соль, которую вывозили из Камарга.

— Кто же ее разрушил? Контрабандисты?

— Может и контрабандисты, — ответила Анечка.

— Чудный народец обитал в этих краях! — воскликнул Левандовский. — Контрабандисты, цыгане, еретики и еще эти, дикие пастухи.

— Если вы о гардьенах, то это не дикие пастухи, а вольные пастухи, — поправила Анечка. — Если бы вы, Павел, поехали сегодня с нами на ферму, сами бы увидели, какие это замечательные люди. Правда, Георгий?

— Угу, — хмыкнул Обиходов.

— Чем же они так замечательны? — не унимался Левандовский.

— А тем, что никогда и никому не позволяли собой командовать, ни королям, ни герцогам, ни президентам. Всегда были свободны, как ветер.

— Свободны, как ветер, — усмехнулся Левандовский. — Разбойничали поди. Знаем мы этих вольных пастухов. Вот они-то скорее всего башню и разрушили.

— Откуда вы можете знать? — воскликнула Анечка. — Вы же их даже не видели.

— Зачем мне их видеть, — сказал Левандовский. — Я знаю жизнь.

На это Анечка не смогла ничего ответить. Или не захотела.

Некоторое время сидели молча. На западе медленно начинало разгораться закатное зарево. Окружающая природа, еще недавно вовсю стрекотавшая, жужжавшая и чирикавшая, дисциплинировано утихомирилась, как публика в оперном театре при первых звуках увертюры. Не утихомирился только Левандовский.