В дальних водах и странах. т. 1 - Всеволод Крестовский

Женщин, так же как и вчера, видно очень мало: если они и показываются где, то это преимущественно в овощных, мясных и рыбных лавках. Семейства городских жителей ютятся большею частью в каморках и на чердаках своих полутораэтажных домов, где низ всегда занят лавкой или мастерской; живут крайне скученно и грязно: все естественные отправления совершаются тут же на улице — и без собак, являющихся единственными дезинфекторами города, была бы беда. Собаки эти, между прочим, очень ласковые к китайцам, кидаются со злобным лаем на европейцев, вероятно, оттого, что европеец в китайском городе как редкое исключение.

На рынке в нескольких местах заметил я в продаже сверчков и кузнечиков: первые были посажены за стеклом в красных коробочках, а вторые попрыгивали в маленьких клеточках из очень тонких бамбуковых прутиков. Оказывается, что китайцы и тех и других очень любят носить при себе в карманах, ради их стрекотанья. Но в особенности между ними есть много любителей птичьего пения, для которых в китайском Шанхае существует даже особый птичий ряд, где продаются преимущественно певчие птицы. Под вечер, обыкновенно, каждый хозяин-любитель выходит погулять со своею клеткой, чтобы дать подышать птице свежим воздухом. Такие любители постоянно собираются на одной из городских площадок, близ базара, и здесь между их птицами происходят состязания — чья лучше поет, причем, по китайскому обыкновению, дело никогда не обходится без битья об заклад за ту или другую птицу.

Вообще страсть к игре и к пари распространена и здесь не менее, чем в Гонконге. Доходит, например, до того, что хозяйка, приходя к мяснику или колбаснику, не просто покупает, что ей нужно, а ставит свои деньги на пари. Ей, положим, надо бы было купить четыре сосиски; но если она угадает сразу на глаз сколько именно сосисок нанизано у продавца на той или другой бамбуковой спице, то он к четырем, купленным за деньги, прибавляет ей еще четыре сосиски даром, а если не угадает — иди домой без денег и без сосисок! И представьте, что редко которая из хозяек откажет себе в удовольствии поиграть в ставку на сосиски, на трепанги, на сушеные грибы и тому подобные кулинарные продукты.

Точно так же на базаре вы нередко встречаете кучку людей, окруживших одного человека и внимательно следящих за тем, как он, взрезав пополам апельсин, считает в нем количество зерен. Это тоже игра. Каждый из кучки поставил свою ставку, держа пари на то или другое число зерен в апельсине. Угадавший получает ставки всех остальных и взрезанный апельсин в придачу. Или вот еще уличная азартная игра, известная под названием "фан-там". Сущность ее в том, что каждый игрок ставит куш, какой ему заблагорассудится, обыкновенно чохами. Крупье собирает все ставки в одну кучу, из которой начинает раскладывать по одной монете на четыре равные части. Остаток, за пополнением четырех кучек равным количеством монет, может оказаться в один, два или три чоха. На угадывании этого остатка и строится вся игра: кто угадал, тот получает свою ставку втройне, а если все чохи разойдутся без остатка, то крупье забирает в свою пользу все четыре кучки.

Между прочим, видел я сегодня и судебное разбирательство. Павильон суда, как уже сказано, находится около пруда с чайным павильоном и площадки Большой и Малой Медведицы. Здание его представляет собою нечто вроде сарая на каменном основании, с двумя раздвижными решетчатыми и двумя неподвижными переборчатыми стенами под высокою черепичною кровлей с курносыми наугольниками. К главному входу в него ведет широкий, вымощенный плитой тротуар, посредине коего, в некотором расстоянии от входа, находится широкая, приземистая каменная тумба, вроде простой поясковой капители от круглой колонны, на которой совершается всенародно казнь отсечения головы и четвертования. Пока, до прибытия судьи, мне свободно разрешили осмотреть внутренность судебной залы. Я поднялся на три ступеньки широкой каменной лестницы и очутился в просторном продлинноватом сарае, посредине которого, или как раз против главного входа, стоял большой стол, покрытый красным сукном с золотою бахромой. На столе находились два письменных прибора, один с киноварью, другой с тушью и две небольшие фарфоровые вазы, в коих лежали четыре лакированные палочки, с виду вроде толстых, неочиненных карандашей. По словам моего гида, они имеют двоякое назначение. Если, например, судья находит нужным арестовать и привести кого-либо к суду, то он вручает исполнительному комиссару одну из этих палочек, с которой тот и отправляется в сопровождении стражи за искомым лицом. Без предъявления арестуемому судейской палочки, арест не считается законным и обращается в простое насилие над личностью гражданина, который, если хочет, то может и защищаться. Но сопротивление после предъявления палочки есть уже само по себе очень крупное преступление, приравненное по закону к сопротивлению императорской власти и влекущее за собой смертную казнь. Поэтому в Китае сопротивление при законном аресте есть неслыханное дело, если, впрочем, арестуемый не формальный разбойник, которого во всяком случае ожидает плаха. Второе назначение палочек состоит в том, что с помощью их судья во время разбирательства подает исполнителям своей судейской воли некоторые сигналы, значение коих не всегда известно подсудимому. Так, если он во время допроса подсудимого возьмет и бросит на пол одну палочку из правой вазы, то палачи обязаны тотчас же отпустить подсудимому известное число ударов, дабы заставить его быть откровеннее. Если брошено вместе по одной палочки из каждой вазы, то это значит, что судья желает свести на очную ставку свидетелей истца и ответчика; если же палочка брошена назад через плечо судьи, то допрос считается оконченным, и подсудимого или свидетеля следует удалить из залы.

На боковых переборчатых стенах висели кандалы, клещи, щемилки, колодки, тяжелые досчатые ошейники, иногда надеваемые на подсудимого, и разные другие пыточные инструменты, а на продольной стене, вверху, за судейским местом была вывешана черная лакированная доска с золотыми письменами, изображавшими какие-то относящиеся до правосудия изречения.

Около девяти часов утра удары гонга возвестили прибытие судьи, которого принесли в паланкине со всею подобающею его рангу помпой. Толпа народа тотчас же сплотилась по бокам главного входа, а в ней я нашел себе местечко вместе со своим гидом. Судья, с помощью двух слуг, всенародно облачился в мундирную курму, надел мандаринскую шапочку с шариком и преважно, даже с некоторую театральностью, воссел на свое судейское кресло. Вынув из вазы одну палочку, он двумя пальцами приподнял ее перед собою и объявил заседание открытым. Разбиралась какая-то гражданская тяжба. Истец и ответчик были введены одновременно, и оба опустились на колени на циновках шагах в пяти перед судейским столом, истец справа, ответчик слева, на расстоянии около трех аршин друг от друга. Все разбирательство шло на словах, а когда истцу понадобилось предъявить судье какой-то письменный документ, то он, не вставая с колен, вынул его из-за пазухи и подал для передачи одному из служителей, который в свой черед вручил его секретарю, а тот уже, со знаками почтения, положил бумагу перед судьей. Чем кончилось дело, не знаю, так как, за неимением лишнего времени, я не мог оставаться в публике долее получаса, да и это было своего рода пыткой — стоять на солнцепеке и нюхать в непосредственной близости специфический запах китайцев, состоящий из смеси касторового и кокосового масла, чеснока и пачули. Но должен сказать, что за все время судья ни разу не прибегнул к бамбуковым увещаниям, быть может потому, что дело было гражданское, да и присутствовавшая публика вела себя в высшей степени дисциплинированно, без толкотни и говора между собою. Глядя на ее поведение, мне казалось, что вся она, видимо, проникнута сознанием как бы священной важности отправляемого перед нею правосудия. Говорят, будто китайские судьи, а еще более их приспешники и слуги, берут большие взятки и по уголовным и по гражданским делам, как с истца, так и ответчика, решая дело в пользу того, кто больше даст. Но мне кажется, что едва ли это так просто, в виду хотя бы того, что судопроизводство совершается гласно и всенародно, а при таких условиях единоличный и ответственный перед высшею властью судья, какой бы он ни был сам по себе, едва ли уж так бесцеремонно и нагло может попирать справедливость на глазах у стольких контролеров его публичной деятельности, вооруженных страшным оружием общественной молвы, которая разлетается быстро и разными путями восходит очень высоко. Да и кроме того, те знаки уважения, какие выказывала эта разношерстная толпа, как к отправлению судебного акта, так и к личности самого судьи, едва ли можно объяснять только страхом бамбуков: мне кажется, что главнейшую роль тут играет личный авторитет и нравственное достоинство человека, облеченного в судейское звание. Таково по крайне мере впечатление, вынесенное мною лично из того, что я видел.