Звезда для Наполеона - Жюльетта Бенцони

Взрыв смеха Наполеона тотчас успокоил ее.

– Она? Фортюнэ? Ах, конечно, нет, это не добродетель! Да ее прозвали «первая распутница Франции». Со времен Директории, когда она была одной из самых сногсшибательных «merveileeuses»[7], она не считала любовников, но, хотя ее добродетель только далекое воспоминание, она обладает качествами надежными и прочными: честным сердцем, искренностью, верностью в любых испытаниях, преклонением перед дружбой… Знаешь ли ты, что она бросилась к моим ногам, умоляя не расторгать брак с Жозефиной? Да, это верный друг. Ее острый язык, состояние и дом всегда к услугам тех, кого она любит… и я хочу, чтобы она полюбила тебя. Ты никогда не сможешь найти лучший оплот, чем она, против злобности высшего общества, которое она знает как никто. К тому же она живет недалеко от Монмартра в очаровательном доме, достаточно скромном, чтобы ночные визиты не привлекали внимания и чтобы укрывать кого-нибудь…

– Укрывать кого-нибудь? Кто должен там прятаться?

– Ты, Марианна! Я решил спрятать тебя до того момента – уже недалекого, будь спокойна, – когда ты станешь блистательной очевидностью. Разве я не говорил, что хочу сложить к твоим ногам Париж, Рим, Милан, Брюссель?.. Нет, никаких расспросов, сама увидишь. Теперь пойдем.

В кабинете Императора, строгой комнате, заставленной высокими книжными шкафами красного дерева, ожидала женщина, и Марианна сразу же вспомнила ее. Можно ли забыть такую своеобразную внешность темнокожей креолки? Благодаря чисто экзотическому типу Фортюнэ Гамелен и в тридцать четыре года оставалась необыкновенно соблазнительной. Великолепные черные волосы, очень белые, словно выточенные зубы, красные, немного полноватые, может быть, из-за какой-то капли черной крови, губы. Все это подчеркивалось изысканной грацией подлинной островитянки, на которую одна Жозефина могла претендовать. Одна была родом с Мартиники, другая – из Сан-Доминго, но их всегда связывала крепкая дружба. Марианне нравился прямой взгляд и улыбка мадам Гамелен и даже обволакивавший ее всегда очень резкий запах розы.

При виде молодой женщины, явно смущенной ее присутствием, Фортюнэ живо поднялась с маленького канапе, покрытого зеленым с золотом полосатым атласом, на котором она сидела в роскошной меховой шубе, и внезапно обняла ее, воскликнув с певучим креольским акцентом:

– Дорогая милочка, вы не представляете себе, как я рада взять вас под свое крылышко. Уже давно я мечтала утащить вас от этой дурехи княгини! Как вам удалось освободить ее, сир? Дорогой Талейран охранял ее, словно Язон – Золотое Руно.

– Откровенно говоря, у меня не было трудностей. Старый плут попался в собственную ловушку! Но я не против, если вы сообщите ему о том, что я доверил ее вам… при условии, что он сохранит молчание. Я не хотел бы, чтобы о ней говорили сейчас. Когда он узнает, что произошло, он вынужден будет сочинить какую-нибудь историю. И мне кажется, – добавил с насмешливой улыбкой Наполеон, – что это потреплет ему нервы! А теперь уходите. У меня дела. Ваша карета у маленькой двери, Фортюнэ?

– Да, сир. Она ждет там.

– Прекрасно! Я буду у вас сегодня вечером часов в одиннадцать. Чтобы не было посторонних! Что касается тебя, птичка певчая, займись собой, но думай только обо мне.

С заметным нетерпением он начал нервно складывать и раскладывать бумаги и папки, лежавшие на большом письменном столе. Марианна даже и не подумала обидеться на это. Она была озабочена другим. Упоминание м-м Гамелен о мифологическом завоевателе Золотого Руна напомнило ей о товарище по приключениям, и это воспоминание было не из приятных. Он ранен, он, может быть, ожидает ее, а она должна нарушить данное ему слово. Это была тягостная мысль, но ведь она так счастлива! Разве не предпочтительней эти угрызения совести тому сожалению, которое она испытала бы, покинув Францию? Язон быстро забудет ту, кого он выиграл той безумной ночью.

– Ты могла бы, по крайней мере, поцеловать меня вместо того, чтобы предаваться мечтам! – упрекнул Наполеон, шутя потянув ее за ухо. – Время до вечера будет так тянуться, ты знаешь? Но сейчас надо тебя прогнать.

Стесняясь присутствия Фортюнэ, предупредительно отошедшей к окну, Марианна с некоторой робостью поцеловала его. Хотя он и был в халате, Наполеон оставался Императором. Она выскользнула из его объятий, чтобы сделать глубокий реверанс.

– К услугам Вашего Величества… и более чем когда-либо ваша покорная служанка!

– Я готов поклониться тебе, когда ты принимаешь вид настоящей герцогини, – смеясь, воскликнул он. Затем, изменив тон, он позвал: – Рустан!

Немедленно появился мамелюк в белом тюрбане, одетый в великолепный костюм из расшитого золотом красного бархата. Это был высокого роста грузин, когда-то проданный в рабство турками и освобожденный с сотней своих собратьев генералом Бонапартом во время Египетской кампании. Хотя он и проводил все ночи у дверей Императора, два года назад он женился на дочери дворцового привратника, Александре Дувиль. Едва ли можно было найти человека более миролюбивого, но Рустан со своей смуглой кожей, турецким тюрбаном и большим ятаганом произвел такой экзотической внешностью сильное впечатление на Марианну.

Наполеон приказал ему проводить дам до кареты, и после очередного реверанса Марианна и Фортюнэ покинули императорский кабинет.

Спускаясь за Рустаном по малой дворцовой лестнице, м-м Гамелен взяла под руку свою новую подругу, обдав ее ароматом розы.

– Предсказываю вам завоевание мира, – весело сказала она, – если только Его Величество не вздумает изобразить султана и не запрячет вас надолго. Вы любите мужчин?

– Я люблю… одного! – ответила озадаченная Марианна.

Фортюнэ Гамелен рассмеялась. Смех у нее был необыкновенно теплый, искренний и заразительный, открывавший за алыми губами сверкающие миниатюрные зубы.

– Конечно, вы в этом ничего не смыслите! Вы любите не мужчину, вы любите Императора! С таким же успехом можно сказать, что вы любите Пантеон или новую Триумфальную арку Карузеля!

– Вы считаете, что это одно и то же? Я не нахожу. Знаете, он совсем не такой внушительный. Он…

Она попыталась найти слово, которым могла бы выразить свое счастье, но, не найдя ничего достойного, ограничилась вздохом:

– Он удивительный!

– Я это прекрасно знаю, – воскликнула креолка. – Я знаю также, что его способность обольщать, когда он берет на себя труд заняться этим, ошеломляет, но когда он становится противным…

– Разве он может быть таким? – перебила ее искренне удивленная Марианна.

– Вы бы услышали, как он в разгар бала говорит какой-нибудь даме: «У вас отвратительное платье! Почему вы всегда носите одно и то же? Я видел вас в нем раз двадцать!»