Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

В окне автобуса проносятся пустые пространства, и она видит себя маленькой девочкой, затыкающей пальцами уши и убегающей свою комнату, чтобы не слышать эти фривольные песенки на сочном германском сленге.

— Привет, Наоми, как здоровье Ханмана? — Бумба, как всегда, полный оптимизма, встречает ее на хозяйственном дворе кибуца Гиват Ашлоша. Волнение охватывает обоих при имени «Ханман», — тайном ключе, возвращающем их в детство. Это имя, произносимое Лоцем с приходом ночной темноты, ввергало малышей в панику, ибо речь шла о сумасшедшем Ханмане, которым пугали детей.

Брат не обмолвился ни одним словом о нацистском терроре, а вспомнил о паническом страхе, гнавшем его к ней в постель, чтобы спрятаться от убийцы под одеяло. Наоми стояла перед братом в сильнейшем изумлении. Бумба вел себя, как прирожденный израильтянин. Рассказывал анекдоты, знакомил с приобретенными здесь друзьями.

Она ругает себя за слабость духа. Нет у нее любви к еврейскому анклаву, когда она так беспокоится за Лотшин, и отчуждена от всех, кто ее окружает.

Ностальгия, строки в дневнике, расплывающиеся от падающих слез, показывают, насколько ухудшилось ее душевное состояние.

Мои пальцы для меня, как живые человеческие существа. У меня особое отношение к каждому пальцу. Я — их учительница. Но иногда я учусь у них. Устраиваю соревнование между ними, рисую каждому пальцу образец, и он имеет для меня значение, как написанный мной рассказ. Перед тем, как я нарисовала свои пальцы, сидела не менее часа, вглядываясь в них, и сочиняя о них фантазии. Каждый палец — для меня рассказ. Я смотрю на каждый палец по часу, и тогда рассказ готов. Каждый палец возникает передо мной в виде образа, и я веду с ним беседу, и записываю все, что фантазия мне диктует.

У каждого пальца — свой характер. Один — большой, другой — малый, один — амбициозен, другой ни на что не способен. Один очень горд, другой красив, а третьего ничему научить нельзя. Один — большой дурак. Мал, но, именно поэтому, с большими амбициями, этакий внешне красивый пустобрех, пытающийся властвовать над людьми. Есть один, совсем средненький и очень серый. Нечего делать: его недалекость отталкивает меня. Самый любимый — мизинец, тип интеллектуала. А вот большой палец абсолютно лишен интеллекта, он ужасно мне неприятен, но делает вид, что очень умен, хотя абсолютно глуп. Он очень любит сплетни. Думаю, однажды он умрет от ожирения. Есть один — всегда просто лопается от радости, целый день насвистывает и напевает, очень старателен и прилежно занимается спортом. Его я люблю.

Один день я постилась. Не могла есть. Гнездилась во мне такая печаль, что я даже не могу ее описать, и была она намного дольше, чем обычно, хотя я умею вырваться из ее когтей. Но эта печаль необъятна. Я просто измучила себя и вдруг начала сочинять стихотворение о потерянных мной любимых вещах.

Спустилась на землю ночь. Я люблю ночь с ее безмолвием. Я сижу за письменным столом какой-то прабабки на чердаке. Я поднимаюсь туда на цыпочках. И было у меня ощущение, что человек идет мне навстречу, и мы приветствуем друг друга добрым словом. И затем сидим, и изливаем души друг другу. Я предложила ему искать все вещи, которые у нас исчезли. И тут же я нашла пуговицу от штанов, и начала искать иголку с ниткой, и пришила пуговицу, несмотря на то, что никогда ничего не пришивала. Тут это мне удалось. Это очень приятно, когда что-то удается исправить.

Также я нашла платок. Он был очень грязным, и я представила его юным и красивым, каким его помнила. И пожалела его, и сказала ему, что он вернет себе красоту и найдет себе невесту. Он пустил слезу и сказал: «Хэй, хэй, я несчастный платок. Совсем недавно был молодым и красивым, а сейчас — посмотри на меня, просто невозможно на меня смотреть». Вероятно, такова жизнь. Красивые люди со временем теряют свою красоту и превращаются в вещи, на которые невозможно смотреть, и это очень печально.

Я слышу, как платок плачет. Был у меня красивый свитер, которым я очень щеголяла, и он тоже исчез. Куда исчезли мои красивые вещи? Увидела розовый лифчик у Лотшин и не постеснялась взять его. Лотэ не искала его. У нее столько вещей, и лифчиков хватает. Но мне же он был нужен: ведь был частицей моей любимой сестры, и каждый раз прикасаясь в нему, я словно касаюсь груди сестры.

Фрида жалуется, что ей нечего надеть. Куда исчезло множество платков? Но я думаю, что она жалуется, чтобы нас рассердить. Я спряталась в огромной груде платков, и никто меня не может найти. И внезапно — абсолютная тишина, даже мышиного шороха не слышно. Я думаю, что я очень несчастный человек. Я отличаюсь от всех людей. Я лежу здесь в одиночестве, и никто меня не ищет. И никому я не нужна. Что со мной происходит? Что из меня выйдет? Я бы хотела кричать, но не могу. Я как немая. Думаю, что если бы я могла кричать, я бы могла спастись. Но я не могу кричать. Я должна быть тихой и немой.

Ага, мне все снится и снится, что волосы мои встают дыбом, и руки мои начали избивать друг друга. И я не знаю, что я им такого сделала, что они так сильно избивают меня. Снова я возвращаюсь к какой-то пуговице, бледной, как будто она больна. Затем я нашла лифчик Лотшин, и ее свитер, и ее платок, который она так искала, и увидела, что Бог со мной, ибо Он хочет мне вернуть все, что взял у меня. Я не знаю, почему он это все взял у меня? Быть может, хотел испытать меня, увидеть, как я на это реагирую.

Ага, я все мечтаю и мечтаю. Хотела бы, чтобы у меня были мягкие волосы, как у Лотшин, руки длинные с длинными ногтями, как у Лотшин. Вообще, я хотела бы быть, как Лотшин. Многие мужчины смотрят ей вслед. Я не люблю этого. Я хочу, чтобы Лотшин была связана со мной, была моей и больше ничей. Я бы хотела, чтобы Лотшин была моей вещью. Я вздремнула и пробудилась. Снился мне тяжелый сон, ибо Лотшин не было возле меня.

«Некуда тебе вернуться, добрая душа, ты обязана акклиматизироваться в новом обществе. Лотшин посылает тебе каждый месяц десять марок на лакомства, а также посылает новые вещи, вместо тех, украденных».

Кражи — вещь обыденная на ферме, крадут у девушек постельное белье и одежду.

Наоми не в силах вырваться из своего одиночества. Нет у нее в мире дома. Лотшин была ее спиной, ее защитой, а теперь она ютится одиноко в жалкой маленькой съемной квартирке в северном Берлине. Принцесса служит в конторе адвоката-еврея. Первые признаки общего успокоения и относительной тишины не обманывают ее. Сестра удивляется беженцам, которые возвращаются в Германию. Значительно ослабел эмиграционный поток из Германии. Нет никаких признаков оптимизма в окружающей реальности, говорит она берлинским Френкелям и своим бесшабашным друзьям.