В случае счастья - Давид Фонкинос

Все слова, сказанные ими до сих пор, были только дорогой, ведущей к губам. Их головы сблизились, тихо, еще неуверенно, потом увереннее, и они поцеловались. Клер долгие месяцы мечтала о такой ситуации. Встретить незнакомца, позволить обольстить себя в кафе, вспоминать старые фильмы, целоваться как подростки – все это было частью мечты, которую она более или менее ясно сформулировала для себя, пока задыхалась в рутине. Они узнавали друг друга без всякой игры, в чистой простоте простого желания. Время от времени Игорь закрывал глаза, словно тренировался представлять себе потом тело Клер; готовился хранить его в памяти, на случай фантазмов и дождливых дней. У Клер на миг включились сразу все воспоминания чувственного прошлого. Она подумала о прежних возлюбленных, в ней зазвучали отголоски удовольствия. В семнадцать лет она спала с пианистом, чуть старше нее. Он играл на рояле на ее теле и любил повторять: – Твое тело издает самый звучный звук – звук тишины.

То было одно из первых ощущений счастья, конечно, наивного, но реального. Она вспоминала его, и память воскрешала ее собственные связи с эротикой. От погружения в прошлое все ее тело внезапно пробудилось. Вся ее женская жизнь вдруг разом вышла на передний план; груди и бедра, колени и губы, щиколотки и плечи, спина и затылок вновь превратились в актеров и вернулись на подмостки.

После ночных блужданий Жан-Жак проснулся другим человеком. Человеком, который осознал размеры катастрофы. Всю неделю он жил в чужой шкуре, ломал комедию перед Сабиной и слишком много времени проводил с Соней. Последние кадры “Неба над Берлином” обозначили возвращение Клер на авансцену его сознания. Пора брать дело в свои руки. После обеда срочный звонок господина Осикими заставил его поспешно покинуть кабинет. Он кинулся к Сабине. И когда та открыла дверь, шагнул к ней вплотную, так что она даже попятилась: – Где Клер? Говори, где она? Так больше продолжаться не может!

– Но я не знаю…

– Нет, знаешь!

– Нет, Жан-Жак. Честное слово…

– А случись что с Луизой, что ты будешь делать? И не говори, что не знаешь, где она.

– Да нет же… Она телефон оставила… мобильный. Ну ты понимаешь, чтобы всегда быть на связи.

Жан-Жак отступился. Потом взял свой телефон и позвонил Клер. Она, конечно, не ответила. Он знал, что это бесполезно. Первый раз в жизни он не мог с ней поговорить, когда хотелось. Это было мучительно до ужаса. От одной мысли, что больше он ее не увидит, пробирал озноб.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила Сабина. Она подошла и положила руку ему на плечо. Это

был какой-то разрыв шаблона. Горе сделало его настоящим, словно с экрана вдруг сошел живой киноактер. Она повторила:

– Тебе налить чего-нибудь?

Он не успел ответить: к нему уже бежала дочь.

– Ой, папа! Как здорово!

– Собирайся, дорогая. Мы едем домой.

Луиза послушно пошла собираться; что-что, а не показывать свое удивление она умела. Сабина, пользуясь моментом, попробовала его переубедить:

– Послушай, по-моему, это не лучшая идея… У тебя такой усталый вид…

– Мой вид тебя не касается. Она моя дочь. А если позвонит Клер, передай ей, чтобы возвращалась домой… Хватит уже. Начинаем жить, как раньше.

Они вылетели из квартиры, как будто спасались от погони. Сабина немедленно позвонила Клер; сказала, что ничего не могла поделать. А нажав на отбой, облегченно вздохнула: наконец-то она развязалась с этой историей. И вообще, она считала, что оба они эгоисты. Ее эмоциональная жизнь – настоящая Хиросима, и всем наплевать. Приходят, уходят и даже не спросят ее мнения. У Клер и Жан-Жака случилось несчастье счастливых людей; ну а она – она пытается разбросать по своей несчастливой жизни маленькие смешные крошки счастья.

Не успел Жан-Жак выйти на лестницу, как у него зазвонил телефон.

– Мог хотя бы меня спросить. – Клер сразу перешла в наступление.

– Имею я право жить дома с дочерью или нет? Можешь приезжать тоже.

– Нет.

– Что “нет"?

– Нет, не хочу тебя видеть.

– Но нам надо наконец объясниться. Скажи, где ты?

– Нет.

– Ты нашла кого-то другого, так?

– Прекрати. Просто не хочу тебя видеть, и все.

– А дочь? Как ты с ней увидишься, если меня видеть не хочешь?

– Ничтожество! Не думала, что ты такое ничтожество.

– Я ничтожество, потому что я люблю тебя!

– Дочери я позвоню. А мы на днях встретимся, вот так…

– Скажи мне, где ты. Пожалуйста.

– …

Потом Жан-Жак слонялся по квартире. В голове вертелся вопрос: “Как я умудрился все прошляпить?” Один-единственный неотвязный вопрос. Он сел на край кровати и просидел до утра. Там его и обнаружила дочь, но сделала вид, что так и надо.

– Папа, тебе пора меня будить.

– Ах да. Просыпайся, дорогая.

– Ты меня отвезешь в школу или позвонить Каролине?

– Э-э…

– Лучше позвонить Каролине. И еще ей сказать, чтобы забрала меня после уроков. А может, ей пожить у нас, пока мама не вернулась?

– Да, так будет лучше.

Он позвонил Каролине.

Жан-Жак остался один. Хуже всего – не знать, где сейчас Клер. Он думал было съездить в Руасси, но Сабина сказала, что Клер взяла внеочередной отпуск. Отпуск. Как будто она беременна. Наверно, готовится родить какое-то решение. Жан-Жаку хотелось сделать УЗИ, заглянуть в будущее, узнать уже сейчас, разродится она окончательным разрывом или нет. Он посматривал на свои электронные часы, поджидал, когда перескочит минута, и поражался точности самой рациональной на свете вещи – хода времени. Как бы ему хотелось самому превратиться во время, просто так, на денек, чтобы почувствовать себя устойчивым. Чтобы побыть человеком, которого ничто не остановит, чей спокойный ход не знает препятствий. Когда часы показали десять, до его сознания все же дошло, что он опаздывает на работу. Он позвонил секретарше, сказал, что задержится, у него неприятности, надеюсь, ничего серьезного, спросила она, и он фыркнул. Что с ним может случиться серьезного? Он наспех умылся и кое-как оделся. Взял в руки портфель и собрался уходить. Но внезапно в приступе тоскливой боли решил взять с собой что-нибудь, напоминающее о жене. Все равно что, трусики, волос, прилипший к краю ванны (он заметил его пару минут назад, и в его глазах он стал бесценной реликвией, свидетельством счастья; он готов был убить любого, кто посмеет убраться в ванной), и наконец остановился на фото. Да, конечно, надо взять фотографию. Ее можно поставить на стол, как те счастливцы, что тычут вам в нос свое счастье. В дальнем ящике стола он нашел фото Клер.

Направляясь к машине, он вдруг зацепился взглядом за что-то, чего прежде не замечал: за тусклые неоновые огни “Агентства Дуброва". Очень странно. Почему он раньше его не видел? Неужто внешний мир подстраивается под мир внутренний? В голове промелькнуло воспоминание: когда он готовился к свадьбе, ему казалось, что свадебные салоны в Париже повсюду; белые платья заполонили улицы. Он не раздумывая поднялся в контору. Секретарша попросила его подождать. Доминик Дубров не слишком любил принимать клиентов по утрам, потому что, согласно ритуалу, должен был курить сигару. На его счастье, Жан-Жак, войдя в кабинет, сказал, что не переносит дыма. Дубров расплылся в улыбке и затушил сигару; но, увидев лицо клиента, улыбку тут же убрал. И спросил подобающим случаю тоном, с трагическим пафосом и американской напыщенностью:

– Что привело вас к нам?

– Не могли бы вы найти мою жену…

– Ее похитили? – воодушевился Дубров.

– Нет, она от меня ушла. Куда-то ушла.

– А, понимаю.

Дубров кивнул: типичный случай. И протянул Жан-Жаку папку с сыщиками:

– Вот наши детективы. Тариф указан.

Жан-Жак бегло просмотрел папку. Мог ли он вообразить, что в момент, когда его взгляд на миг задержался на лице Игоря, тот как раз целовал его жену?

– Беру самого дорогого, – решительно заявил он. – Надеюсь, он самый лучший?

– Совершенно верно! – воскликнул Дубров. – Ибан – наш лучший детектив. Вы будете довольны. Он баск. Вообще-то он мой племянник. Моя сестра вышла замуж за баска…

Но по глазам клиента понял, что его лирическое отступление не слишком уместно, и вновь перешел к делу:

– У вас есть фотография вашей жены?

Жан-Жак остолбенел. Первый раз в жизни он взял

с собой фото жены, и вот – не прошло и пяти минут, как это фото у него попросили.

– Э-э…У вас есть фотография? – повторил Дубров.

– Да, конечно… Простите.

Он протянул фото, словно под гипнозом, словно в разгар ритуала вуду. Дубров чуть не поперхнулся. Но он был профессионалом высокого класса и, чтобы клиент ничего не заметил, объяснил свой кашель сигарным дымом. Не успели эти слова вылететь у него изо рта, как он вспомнил, что не курит.

Клер старалась не слишком волноваться из-за матери. Ничего страшного, у всех время от времени едет крыша, уговаривала она себя; с возрастом разум часто начинает барахлить. Рене все-таки пришлось пройти обследование. В Севрской больнице ее приняли как нельзя лучше. У Алена еще сохранились связи в местах боевой славы. С тех пор как жена повредилась в уме, он казался другим человеком. В нем пробудилась непритворная нежность; от прежнего Алена осталась одна тень. Казалось, он готов на все, лишь бы она выздоровела. Может, он боялся умереть, если умрет жена? Боялся после ее смерти остаться на переднем крае, на первой линии окопов?