Киллеры не стареют - Черненок Михаил Яковлевич

– Поговорить с тобой надо.

– Какой разговор может быть с девушкой, когда у нее непочатая поллитровка? Хочешь выпить – говори прямо. Сто грамм налью, но предупреждаю: закусить нечем.

– На закуску у «девушки», как всегда, денег не хватило?

– Не хватило. Чика-в-чику лишь на «Столичную» наскребла.

– Часто грибы в лесопосадке собираешь?

– Каждый день. На том и держусь. Если б не дары природы, у меня давно бы наступил, как теперь болтают по радио, полный дефолт.

– По линии КГБ никакого навара?

– С этой фирмой я с прошлого года не вяжусь.

– После того, как получила «расчет» от внучки Потехиных?

– Не вспоминай эту блатячку!

– Нынче не встречала ее в райцентре?

– Если б, не дай Бог, встретила, я бы ей нахальные зенки выткнула. Ух, бандюга противная!.. А вот отец у сатанинской девчонки совсем другой человек. Когда гостил у родителей, я горюшка не знала. Бывало, не удастся грибы продать, подхожу к нему: «Геннадий Никифорович, головная боль измучила, а денег на лекарство нет. Не выручите хотя бы на одну упаковочку цитрамона?» Он понимающе улыбнется и без слов подаст то на пару бутылок пива, то на четвертинку водки. Последний раз отвалил даже на поллитровку «Столицы Сибири».

– Когда это было?

– Не так давно.

– Люба, постарайся вспомнить точнее, – попросил Кухнин.

Борщевская наморщила лоб:

– Один момент… Я хотела помыться в бане у Мамаева на прошлой неделе в субботу, но протрезвевший Федот был не в духе. Пришлось уйти домой немытой. А с Геннадием Никифоровичем случайно повстречалась днем раньше. Значит, было это в пятницу. Число высчитывай сам.

– Выходит, одиннадцатого сентября?

– Одиннадцатого так одиннадцатого. Мне, как прекратили платить пособие по безработице, числа стали до лампочки.

– От какой радости Потехин так щедро тебя одарил?

– В ту пятницу я поздно отправилась на грибную охоту и даже на стопарик не набрала даров природы. Расстроенная пошла до дому и на тропе в лесопосадке встретилась с Геннадием Никифоровичем. Сразу запела о головной боли, а он, не дослушав мой романс, сунул три десятки. Извиняй, мол, спешу на электричку. Не успела очухаться – цепной потехинский Кабсдох навстречу попался. От страха чуть не умерла. Подумалось, что псина меня, как конфетку, схавает. Нет, даже не гавкнул. Промчался во весь опор мимо и скрылся следом за Геннадием Никифоровичем.

– Выстрелы после этого скоро в лесу раздались?

Борщевская замялась:

– Никакой стрельбы не слышала.

– Что-то ты скрываешь. Люба.

– Ничего подобного. Время уже позднее было. Опасаясь, что закроется магазин, я полетела к нему, как стрела, пущенная из лука.

– Не темни.

– Да чтоб мне под первым же фраером круто залететь, не вру!

Кухнин покачал головой:

– Нашла, чем поклясться…

– Не Христа же с Богом попусту звать в свидетели.

– Сегодня утром была в лесопосадке?

– Была.

– Моих ребят там видела?

– Видала.

– А убитую собаку?..

– Тоже видала.

– Значит, пистолет ты подобрала?

– Какой?

– Типа револьвера, – наугад сказал Кухнин.

– На фига он мне сдался… – Борщевская вытянула перед собой дрожащую от постоянных запоев руку. – Глянь, как мандражит… При таком прицеле я из шпалера даже в упор промажу. У меня есть пушка надежнее. Если добрый пистон в нее поставить, через девять месяцев так бабахнет, что закачаешься.

– Прекрати похабщину! Не с корешем базаришь!

– Ты чо, как автобус, завелся с полоборота? Уж и пошутить с тобой нельзя.

– Шутки у тебя, прямо говоря, вульгарные.

– Я пушкинский лицей не посещала. А в исправительно-трудовых колледжах, сам знаешь, благородным манерам не обучают. Там сплошь беспредел.

– Не ссылайся на блатные «университеты». Если не выдашь пистолет добровольно, приглашу понятых и начнем капитальный обыск твоей избы.

– Да хоть заищись! Кроме дохлых мух и пустых бутылок, ничего там не найдешь.

– Как знать. Может, как раз у тебя скрывается тот киллер, который вместе с собакой застрелил Геннадия Потехина.

Люба, расширив и без того большие серые глаза, покрутила указательным пальцем у виска:

– Ты шизанулся?..

– Ну что, будем звать понятых? – строго спросил Кухнин.

– К чему устраивать шмон? Водки у меня всего одна бутылка. На большую компанию не хватит. Давай, Толя, вдвоем уговорим пузырь и располземся по-корефански.

Участковый сурово нахмурился:

– Ох, корефанка, выведешь ты меня из терпения. Мало показалось четырех лет исправительного «колледжа»? Получишь еще года три за незаконное хранение огнестрельного оружия.

– Ты что придумал?.. – Люба растерянно замешкалась. – Не нужна мне огнестрельная железяка. Пошли, так и быть, отдам подобранный в лесопосадке шпалер.

Вместе с участковым Борщевская размашистым шагом направилась к своей усадьбе. Подойдя к покосившейся изгороди, она в сердцах пнула ногой ветхую калитку, и та, хрустнув, отвалилась.

– Все у тебя на соплях держится, – с упреком сказал Кухнин. – Хотя бы чуть-чуть укрепила ворота.

– Они не существительные, а прилагательные. Не нравится, пришел бы да укрепил.

Миновав замусоренный дворик. Люба подошла к избе, выдернула из пробоя с металлической накладкой тонкую щепку, заменявшую навесной замок, и распахнула протяжно заскрипевшую дверь. Следом за хозяйкой Кухнин вошел в избу. Жилище Борщевской представляло собой типичное логово спившихся людей. Железная кровать с замызганной подушкой и ворохом тряпья. Вся в трещинах кирпичная плита. На ней – пустая кастрюлька с алюминиевой ложкой и черный от копоти чайник. На одной из закопченных стен тихо бормотал старенький радиодинамик. На колченогом столе – сваренная в мундире картофелина, переспевший до желтизны большой огурец и пара пластмассовых стаканчиков из-под мороженого. Возле стола – два укрепленных проволокой стула. Над столом, между подслеповатыми окнами без занавесок, был приколот кнопками густо засиженный мухами цветной портрет Брежнева в маршальской форме.

– Где взяла? – указав взглядом на него, спросил Кухнин.

– Злые люди выкинули, а я подобрала. Нельзя такому лапочке гибнуть на свалке, – Люба послала портрету воздушный поцелуй. – Интересный полководец, правда?

– Вместо иконы повесила?

– Когда выпью, поговорить охота, а говорить-то не с кем. Только с маршалом и беседую.

– Ну, и что от него слышишь?

– Помалкивает бровеносец. Сказать ему нечего. Заставил державу горбатиться на вооружение. Наворочали такую уймищу смертельной техники, что револьверы за ненадобностью уже как мусор стали разбрасывать… – Борщевская, нагнувшись, достала из-под кровати пистолет с глушителем на конце удлиненного ствола и небрежно подала его Кухнину. – Держи, гражданин начальник, мою находку и составляй протокол о добровольной выдаче. Не хочу из-за шпалера новый срок мотать.

Не успел участковый как следует осмотреть «находку», в избу вошли Слава Голубев и эксперт-криминалист Тимохина в форме майора милиции. Под запись Борщевская повторила рассказанное Кухнину, не добавив ни одного факта.

Когда юридические формальности были закончены и милицейская компания отправилась в лесопосадку осматривать место происшествия, Люба сразу же сорвала зубами пробку с поллитровки «Столичной». Присев к столу напротив брежневского портрета, трясущейся рукой набулькала полный стаканчик водки и выпила одним махом. Взялась было сдирать кожицу с картофелины, но быстро отложила ее в сторону. Вместо закуски выпила еще половину стаканчика. Минут через пять питейная процедура повторилась в строгой последовательности. Неловко поставленная на стол бутылка начала валиться. Люба мгновенно поймала ее, поставила аккуратно и, погрозив пальцем, рыкнула:

– Стоять!.. Зар-р-раза…

А через час, когда поллитровка опустела, Борщевская откинулась на спинку стула и немигающим взглядом уставилась в портрет. Осуждающе покачав головой с белесыми слипшимися волосами, заговорила: