Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - Александра Ленель-Лавастин

Что же имело место на самом деле? Первая трудность заключается в том, что фамилия матери — Ипкар, не встречается ни в одной из энциклопедий, содержащих фамилии французских евреев[53]. Эту загадку частично помогает раскрыть свидетельство о смерти Жана Ипкара, деда Ионеско по материнской линии, которое имеется в мэрии XV округа Парижа[54]. Как следует из этого документа, Жан Ипкар, предприниматель, имеющий дело в Бухаресте и Крайове, родился в 1850 г. в Румынии (а не во Франции, как предполагает Жиль Плази). Его родителей звали Себастьян Ипкар и Анна Линденберг. По сведениям одного из родственников Ионеско, Жан был плодом внебрачной связи Анны с неким Эмилем Марэном, французом по происхождению. Однако официально он получил сефардскую фамилию Ипкар, весьма распространенную в районе Крайовы[55]. Жан скончался в Париже в 1924 г. и был похоронен на кладбище в Банье. Вот то, что касается деда Ионеско. Со стороны его бабушки тоже все не так просто. Она звалась Аннета Абрамович, т. е. носила достаточно распространенную в Румынии еврейскую фамилию. В свидетельстве о смерти, выданном мэрией Нантерра, указывалось, что г-жа Аннета Абрамович, также родившаяся в Бухаресте, вдова Жана Ипкара, умерла в 1933 г. Таким образом, бабушка и дед Ионеско по материнской линии родились в Бухаресте и оба были евреями. Следовательно, и мать его также была полностью еврейского происхождения. Однако здесь остаются определенные неясности. Дело в том, что в ряде других документов Аннета Абрамович проходит как Аннета Иоанид; из них следует, что ее в детстве удочерила семья Абрамовичей из Бухареста. Приняла ли она иудаизм или нет? Была ли ее мать еврейкой или нет? Это неизвестно. Мы знаем лишь, что у Жана Ипкара и Аннеты Абрамович было 12 детей, включая Терезу, мать Ионеско, и все они были католиками. И сам Ионеско был окрещен в православии, хотя и воспитывался затем в католической вере.

Какие же последуют отсюда выводы? Его еврейские корни, подтвержденные, но достаточно отдаленные, по всей очевидности, не оказали особого влияния на его становление. Однако они стали важным фактором, сформировавшим его отношение к румынским антисемитизму и национализму, как и некоторые стороны его экзистенциальных тревог. В своих антимемуарах он неоднократно пишет о себе как о человеке, ищущем «свою настоящую идентичность». Таков и тот удивительный отрывок из «Дневника в клочьях», расшифровать который можно лишь опираясь на вышеприведенные генеалогические изыскания. Он посетил отдел записей актов гражданского состояния. Там он наводил справки о происхождении своей матери. Он отмечает; «Вероятно, я пришел туда затем, чтобы выяснить настоящую фамилию матери моей бабушки (несомненно, речь идет об Аннете Абрамович), ее девичью фамилию, нам неизвестную — может быть, потому, что она ее скрывала: компрометирующее происхождение прабабки. Принадлежала ли она к преследуемой, осужденной этнической группе? Я хотел выяснить свое происхождение»[56].

И не абсурдно ли толковать некоторые пассажи из его пьес в свете этого сомнительного иудейства? Например, когда в пьесе «Жак, или Подчинение» (1955) отец отказывается от сына, бросая ему: «Ты недостоин моей расы», — он тем самым предает анафеме все свое потомство от жены.

Словно пытаясь еще усложнить и без того непростую ситуацию, Ионеско женился в июле 1936 г. в Бухаресте на студентке философского факультета румынке Родике Буриляну. Родика оставалась его верной спутницей до самой смерти. Она происходила из крайне ортодоксальной православной семьи и любила его почти материнской любовью; как Ионеско потом часто вспоминал, «она была больше матерью, чем мать». К тому же его настоящая мать умерла всего лишь через три месяца после его женитьбы. Сын так вспоминал первую встречу матери с его будущей женой: «Выражение лица моей матери словно говорило: он больше не мой, он твой. Сколько молчаливых наставлений, сколько грусти и счастья, сколько страхов и надежд было в этом выражении»[57]. Если верить тому, что Ионеско рассказал Себастьяну, он сам окрестил мать, когда она лежала на смертном одре.

В сравнении с подобной сагой среда, откуда вышел Мирча Элиаде, представляется весьма посредственной, а начало его жизненного пути, лучше, чем у других, отраженное в документах, — достаточно гладким. Элиаде гордился тем, что ведет происхождение от свободных крестьян Молдавии, что все еще ощущает землю своих предков на подошвах своей обуви. «Я очень горд, — доверительно сообщал он Клоду-Анри Роке в 1978 г., — что отношусь к третьему поколению моей семьи, надевшему обувь»[58]. Элиаде родился 9 марта 1907 г. в Бухаресте. В его биографии более всего поражают исключительно рано проявившиеся тяга к чтению и любознательность, которые, очевидно, вполне соответствовали его общественному, семейному положению и условиям существования. Не будем задерживаться на ранней героической тяге к познанию, которую сам Элиаде очень подробно описал в двух автобиографических рассказах «Роман близорукого подростка» и «Гаудеамус» (1928) и о которой впоследствии вспоминал в своих Мемуарах[59].

Гораздо меньше известны его самые первые «репортажи», важные свидетельства состояния ума подростка, а также, разумеется, уровня политической культуры его семьи, типичного для средней бухарестской буржуазии. Приведем следующий пример: Элиаде 15 лет; он скаут, как и полагается мальчику из офицерской семьи. Он отправляется на экскурсию в Черновцы. Это крупный центр культуры восточноевропейских евреев, главный город Буковины, бывшей провинции Австро-Венгерской империи, присоединенной к Румынии после Первой мировой войны. Черновцы — родина еврейского германоязычного поэта Паула Челана, который писал: «В этом краю соседствовали люди и книги»; «здесь жили те хасидские сказки, которые сумел донести до нас Мартин Бубер». Мирча Элиаде едва не проводил эту поездку в русле политики румынизации вновь присоединенных провинций, и она была направлена на «укрепление дружеских связей» между молодежью Бухареста и Черновиц. Маленькому Челану в тот момент было всего два года. Как же «укреплял дружеские связи» юный Мирча? Первым его крайне неблагоприятным впечатлением стало чуждое очарование городка, где сак он заметил, всего 2 процента населения — «румыны». На улице слышалась почти исключительно немецкая речь; это его раздражало — раз они теперь румынские граждане, то неужели не могут сделать над собой усилие и выучить хоть несколько слов по-румынски? Он видел, что никакое общение с жителями невозможно. Второе впечатление, касавшееся лавок, оказалось не лучше первого. На всех вывесках фигурируют еврейские фамилии, изображенные или древрееврейскими, или готическими буквами, писал подающий надежды юный репортер[60].

Три года спустя, в 1925 г., Элиаде поступил на философский факультет Бухарестского университета, где превратился в яростного сторонника Нае Ионеску, а впоследствии занял должность его ассистента (см. главу II настоящей работы). От Ионеско Элиаде получил приглашение сотрудничать с Cuvântul. Он страстно увлекся итальянским Ренессансом, которому и посвятил свою дипломную работу в 1928 г. Этот интерес объясняет его многочисленные поездки в Италию. Во время одной из них, весной 1927 г., он познакомился с Джованни Джентиле, официальным идеологом фашизма и министром образования в правительстве Муссолини в 1922—1924 годах. О том, какое сильнейшее впечатление произвел на Элиаде этот человек, свидетельствует пересказ их беседы, опубликованный им в Cuvântul. Исследование «итальянского» периода жизни Элиаде показывает также, что он очень рано познакомился с творчеством Юлиуса Эволы и с декабря 1927 г. работал над рецензией на его статью «Оккультизм как ценность современной культуры». Несколько лет спустя оба мыслителя, независимо друг от друга, сделали попытку в своих трудах соединить фашизм и религию. Элиаде буквально заворожила предложенная Эволой концепция «духовной мужественности», отличавшаяся идейной близостью работам другого его кумира того времени, Джованни Папини (их знакомство также произошло в 1927 г. во Флоренции). Все это проявилось в опубликованном в 1928 г. эссе «Апология мужественности». Это эссе, привлекшее внимание широкого круга читателей, — горячий призыв возродить одновременно мужественность и христианство, подвергая себя «опасности», через «самопреодоление и самоизменение»[61].

Именно в это время Элиаде совершил большое путешествие — получив специальную стипендию, отправился на стажировку в Индию. Там он пребывал с декабря 1929 по ноябрь 1931 г., а не в 1928—1932 годах, как — опять-таки ошибочно — указывается в справке издательства «Галлимар». Всего два года — не три и не четыре, как отмечено в тексте поздравительной речи Мишеля Meлена на вручении Элиаде диплома почетного доктора наук в Сорбонне 14 февраля 1976 г. В Индии молодой ученый сперва изучал под руководством профессора Сурендраната Дасгупты санскрит и философию в Калькуттском университете, а затем провел полгода в ашраме в Гималаях[62]. Ироническое описание отъезда Элиаде, сделанное современником, позволяет судить о масштабах его популярности. «В четверг, в 16 часов 05 минут, г-н Мирча Элиаде, глава Поколения, отправился на полтора года в Индию, — сообщал Павел Михай во «Vremea» 29 ноября 1928 г. — Уже за три с половиной часа до его отъезда все сливки и вся пена Молодого поколения собрались на перроне. Все вожди, заместители вождей и заместители заместителей пришли поприветствовать своего верховного главнокомандующего, своего великого Далай-Ламу... Энтузиазм, фотографии, объятия, горестные улыбки, выступившие и потихоньку утертые слезы, волнение... Но вот поезд трогается. Толпу охватывает паника: «Вождь уезжает!», вопят все хором. В 16 часов 06 минут Молодое поколение осталось без вождя».