Существовать и мыслить сквозь эпохи ! - Биргит Лаханн

Берта Рор из Базеля за год до этого отдыхала летом вместе с Ницше и компанией. Ревнивая Лизхен не скрывает своей тревоги в ответном письме. Фриц успокаивает ее: Моя реплика о фр. Рор не должна Тебя волновать. Сообщал об этом как о курьезе... Только Ты ведь знаешь, что мгновенный взгляд обычно значит больше, нежели множество взглядов...

Года через два такой момент повторится. Дирижер из Женевы, желающий прочесть "Рождение трагедии" на французском, пригласил Ницше в гости. Отправляясь в путь, господин профессор трусит. Я страшусь нового города, как дикого зверя, замечает он. Но расположенная возле гор Женева нравится ему. А еще больше нравится Матильда Трампедах, ученица дирижера. Девушка, будто сошедшая с картины Боттичелли: двадцать один год, кроткая, стройная, зеленые глаза, золотистые локоны, интеллигентная, к тому же с состоянием.

Ницше встречается с ней трижды. И всякий раз не в одиночку. Как-то, совершая прогулку, спорят о Шелли, Шекспире, Байроне, о праве народов на свободу. Тут в разговор вступает робкая Матильда: не странно ли, что люди, отстаивающие идею ничем не ограниченной свободы, сами нередко скованны и застенчивы? Подняв глаза, напишет она позднее, я встретилась с испытующим, глубоким взглядом Фридриха Ницше.

Вот оно, то мгновенье, которое придает ему смелости. Зайдя, чтобы представиться, прокатившись весенним днем к озеру и нанеся прощальный визит, во время которого Ницше, играя на рояле, открывает Матильде Трампедах свою душу, то есть после общения, длившегося не более четырех-пяти часов, профессор делает девушке предложение. Не устно, нет, на это недостает отваги. Он отправляет девушке письмо.

Здравствуйте, милая барышня, пишет Ницше 11 апреля 1876 года. Соберитесь с духом, дабы не испугаться вопроса, который я засим задаю Вам: хотите Вы стать моей женой? Я люблю Вас, и у меня такое ощущение, будто мы уже вместе. Ни слова о внезапности моего влечения!.. Но хотел бы знать, испытываете ли Вы такие же чувства, как я, - что мы вообще никогда не были чужими друг другу, ни одного мгновенья!

Следующим утром, в одиннадцать, он уезжает скорым в Базель. Адрес - в конверте. "Если Вы найдете в себе достаточно сил, чтобы без промедления сказать да! или нет - то письмо с Вашим ответом застанет меня до 10 часов завтрашнего дня. Hotel garni de la Poste.

Но у письма есть и тайный мотив - Excelsior. Во время прогулки к озеру с Матильдой Трампедах говорили и об американском поэте Лонгфелло, который бывал в этих местах Швейцарии, поблизости от Женевы. И написал тут балладу "Excelsior". Нет, Ницше ее не знает, зато знает фройляйн Матильда, поэтому к ней просьба: перевести и прислать вместе с оригиналом.

Итак, отважный юноша хочет подняться в метель на Сен-Бернар и воткнуть там в вечный лед стяг со словом "Excelsior", что значит "Вперед и выше!". Красивая девушка предупреждает его о грозящих опасностях. Смельчак, пренебрегая ими, пускается в путь, а когда в горах занимается серый рассвет, лежит lifeless, but beautiful, бездыханный, но прекрасный, в снегу, не слыша обращенный к нему с неба призыв - Excelsior!

И Ницше спрашивает в письме, не живется ли человеку, соединившему свою судьбу с другим человеком, вступившему в брак, в конечном счете все же свободнее и лучше, чем в одиночку... то есть устремленным excelsior? Как, увы, станет жить и он, а домом ему будут горы с заснеженными вершинами, ибо Матильда Трампедах не принимает его предложения.

Ницше не так уж и разочарован, получив отказ. Похоже, видит в нем перст судьбы. Спустя три дня он пишет своему другу Роде: Такое впечатление, будто люди прислушиваются ко мне и прямо-таки ожидают, что я поднимусь еще выше и стану свободнее, дабы и они при этом стали свободнее. Знаешь балладу Лонгфелло "Excelsior"?

Значит, быть одному. Работать. Подняться высоко. Преклонение перед гением, почитание и возвеличивание его он делает своей программой. Кредо Ницше гласит: смысл существования человечества в том, чтобы рождать великих людей. Направление ему указал Чарльз Дарвин. Естественный отбор. Любой вид стремится превзойти самого себя. В этом его цель.

Такая же цель и у Ницше. Каждому молодому человеку необходимо разъяснить, что он неудавшееся творение природы и потому должен совершенствоваться. Ухватив себя за волосы, вытащить из болота, называемого человеческой массой. Только в мыслях об этом душа уединится, обретя бесконечность, пишет Ницше. И конечно, он имеет в виду самого себя, говоря: настанет день подняться так высоко, как никогда не поднимался ни один мыслитель, в чистый, студеный альпийский воздух.

Для этого он должен сбросить балласт. Должен расстаться. Сперва с Шопенгауэром, затем с Вагнером. Медленно и мучительно вытесняет он из сознания героев своей молодости. Вытеснить их до конца из сердца ему не удастся. Но он должен быть свободен, должен быть пуст для собственного демона, который вселяется в него, заполняет его целиком, не оставляя места никакому иному влиянию.

В том числе и вагнеровскому. Вагнер - тиран. А тираны по определению верят только в себя. Ни в кого другого. Значит, и Вагнер верит только в себя, а не в Ницше. Ницше для композитора - всего лишь стилистический лавровый венок. Вагнер многим рискует, не признавая Брамса и др., а также евреев, пишет Ницше, подразумевая под др., конечно, и себя.

Начинается борьба титанов. После победы немцев в 1871 году Брамс и Вагнер сочинили произведения, пронизанные ощущением триумфа. Вагнер - короткий "Императорский марш", надеясь - как выяснилось, напрасно - получить от молодого монарха, и прежде всего от Бисмарка, субсидии для реализации байройтского проекта. Брамс - большую "Триумфальную песню".

Отправляясь в августе 1874 года к Вагнерам в Байройт, Ницше кладет в чемодан ее клавир. В поклаже у него - "бомба". Первый вечер проходит мирно и весело. Но уже на второй - "бомба" взрывается. Вагнер играет гостям фрагмент из "Гибели богов" - оперы, которая дается ему очень тяжело. Ницше вскоре напишет, что эта музыка рассчитана не на художественное восприятие, а на то, чтобы действовать на нервы. Музыка хаотичная, сумбурная, как дурной сон.

Протест рвется наружу. И когда Вагнеру аплодируют, а он отвечает легким наклоном головы, Ницше встает, подходит к роялю - и играет Брамса. Его "Триумфальную песню". Вагнер, который находит творения Брамса ужасными, громко смеется. Разве можно класть на музыку такое громоздкое слово, как "справедливость"! Не звучит. Режет слух даже дилетанту. Вечер испорчен. Третий день тянется медленно, монотонно.

На четвертый Вагнер наносит контрудар. Играет "Триумфальную песню" сам, разымает ее и - разбивает в пух и в прах. Вот так. И довольно! Убогая музыка! Однако Ницше пылко защищает ее. И тогда Вагнер начинает метать громы и молнии. Разгорается яростный спор - о стиле, о политике, о новом рейхе. Говорить надо на чистом немецком языке, гневно требует Вагнер. Иностранные слова ему ненавистны. А Ницше вновь заявляет, что желал бы изъясняться только по латыни: от всего немецкого он заболевает. Вагнер же хочет знать, на кой дьявол Ницше стал педагогом. Дабы проучить строптивца, садится за рояль и прямо-таки вколачивает в клавиши свой "Императорский марш".

Грюндерская суперактивность сменяется депрессией. Биржу лихорадит, курсы акций летят вниз, многие фирмы и банки объявляют о банкротстве. Экономический кризис - во всей Европе. От стремительности перемен захватывает дух. Поезда грохочут по рельсам со скоростью 70 километров в час. Общая мощность паровых машин в Германии превышает 2,5 миллиона лошадиных сил. Впереди по этому показателю только Америка и Англия. Растут города. Люди теряют работу. Подаются за океан.

А что же Ницше? Философ становится отшельником, ищет уединения в своей пещере, на горных высях, где быть значит больше, чем иметь. Действительность вызывает в нем отвращение. Плохо понимает народ великое, т. е. творящее, скажет его Заратустра. Медленно течет жизнь всех глубоких родников... Беги, мой друг, в свое уединение! Я вижу, ты оглушен шумом великих людей и исколот жалами мелких. Где кончается уединение, там начинается базар. Его он атакует.

Он вообще все атакует. Мишенью становятся прогресс, всеобщее образование, современное государство, национальное, культуркампф. Он нападает на дух времени, который с такой огненной страстью защищают богачи. Но у элегантных есть все основания, пишет Ницше, остерегаться этого немецкого огня, иначе может статься, что пожрет он их вместе со всеми их куклами и восковыми идолами.

Кто захочет это читать? Предсказаниям Кассандры не верят. "Несвоевременные размышления" лежат у издателя мертвым грузом. Первое эссе разошлось тиражом 500 экземпляров, второе - чуть более 200. Это давит на психику, изнуряет. Моя весьма проблематичная склонность денно и нощно размышлять, пишет Ницше, всегда делала меня больным. Пока я действительно был ученым, я был здоров.

Теперь же вся эта скверна дает о себе знать регулярно - головные боли, длящиеся часов тридцать, рези в желудке, колики, запор. И почти неодолимая рвота, при пустом желудке. Короче, машина, казалось, хотела разлететься на куски, пишет он Герсдорфу, добавляя, что не раз желал, чтобы это случилось.