Чудом рождённый - Берды Кербабаев

Не от хорошей жизни занесло Кайгысыза в Красноводск. После окончания Ташкентской учительской семинарии его и Мухаммедкули направили учителями русско-туркменской школы в Мерв.

Молодые учителя, приехавшие из столицы Туркестана, вызвали к себе в маленьком городке большой интерес, что не замедлила отметить полиция. Было состряпано очередное дело, в котором утверждалось, что Кайгысыз и Мухаммедкули собирают в чайной народ и рассказывают непристойные истории о муллах и ишанах, говорят, что те держат народ в темноте. Среди знакомых Атабаевых были и местные богатеи, которые тоже стремились приобщиться к просвещению. Нападки на первых туркменских учителей могли показаться местной знати оскорбительными и полиция не решилась арестовать Атабаевых. Их только перевели из Мерва в Бахарден. Тихий, пустынный Бахарден. И еще четыре года провели неразлучные друзья в этом забытом богом и людьми, глухом городке.

Три года они оба учительствовали в одноклассной Бахарденской школе, а на четвертый Кайгысыз даже был назначен заведующим, но к весне вспомнили, что по приказу Министерства просвещения инородцы не могут стоять во главе школ, и его снова перевели в учителя. Это было оскорбительно. Как можно мириться с этим, не протестовать? Кайгысыз подал в отставку, покинул школу.

Что теперь делать? Возвращаться в Мене, где нищенствовал со своей семьей Гельды-терьякеш? Кайгысыз не смог бы справиться теперь с дехканской работой, да и не хотел этой беспросветной крестьянской доли.

Началась полоса скитаний. Прежде всего Кайгысыз поехал в Красноводск. Там наверняка не хватает людей. Порт и железнодорожный узел, перевалочный пункт для всех грузов, идущих в Среднюю Азию, край рыбный, нефтяной… Так ему думалось в пыльном мертвом Бахардене, так казалось и Мухаммедкули.

А все получилось иначе, чем думалось. В уездном управлении отказали, даже не дослушав. В управлении же-лезной дороги погнали с порога. Не нашлось дела и в железнодорожных мастерских, не нужны были туркмены и в морском порту. Там полным-полно поденных грузчиков, понаехавших из Баку безработных.

И вот после целого дня унизительных поисков и просьб он забрел на вершину горы, на минуту отвлекся от скучных забот, глядя на синие дали. Там, за бухтой, виднелся островок, острым глазом можно было различить на нем какие-то строения. Аул? Аул посреди моря? Разве бывает такое? Неподалеку от Кайгысыза, опершись на посох, стоял застывший, как изваяние, старик.

— Что там такое? — спросил Кайгысыз, показывая на островок.

— Кизыл-су, — пожал плечами старик, удивляясь, что кому-то неизвестно этакое знаменитое селение. — Поселок рыбаков.

— Понятно, понятно…

— Конечно, понятно, — проворчал старик, — хотел бы я знать, что тут может быть непонятного?

— Как видно и город назвали в честь островка.

— Так оно и было.

Может, поискать счастья в Кизыл-су? В Красноводске найти работу труднее, чем разыскать иголку в сыпучем песке. Завтра же надо поехать в Кизыл-су.

Твердое решение всегда придает бодрости. Кайгысыз поужинал хлебом и чаем в убогой чайхане на окраине города, лег спать.

Трудно уснуть на полу, на грязной кошме. В комнате народу — ногу поставить некуда. Нестерпимая духота, клопы кусаются, как дикие звери. Кайгысызу не спалось. Спасаясь от нудной бессонницы, он прислушался к негромкому разговору соседей по ночлежке,

— Значит, говоришь, не здешний? — слышался густой бас.

— Иомуд я. Мой дом в Гаяли.

— А где же этот Гаялй?

— На востоке. Недалеко отсюда.

— Как можно ночевать в такой дыре, если дом близко?

— Жду утреннего поезда.

— Собрался ехать?

— Только куда ехать-то? Где удастся заработать на хлеб, чтобы дети не голодали, туда и поеду.

Наступило долгое молчание, слышался храп из дальнего угла. Затем басовитый парень, будто обдумав обстоятельно свой вопрос, снова завел разговор:

— Почему же на родине нельзя заработать? Скудные края?

— На родине? На моей родине — воды целое море и океан рыбы. Только закрыто для меня море.

— Не умеешь плавать?

— Хочешь доплыву до Кизыл-су?

— Так в чем же дело?

— Нет у меня ни баркаса, ни снастей. Работал на хозяйском баркасе за половину улова, окрутил шельмец— стал работать за треть, а потом за четверть, а когда я заупрямился, и вовсе в шею вытолкал. Дети мои сидят голодные, почтеннейший…

— Так, значит?

— Вот и еду на заработки,

— Заработки, значит?

— А чего тут смешного?

— А разве не смешно? И я про себя тоже самое могу рассказать.

— Это как же?

— А так, что в огромном Чарджуйском уезде не нашлось для меня ни пяди земли, ни глотка воды.

— Подумать только…

— На всем хозяйская печать. Запор даже на полноводной Аму-Дарье.

— Нет, ты скажи мне, как же так получается? Когда мы над своей землей станем хозяевами?

— Когда настанет конец света.

Кайгысыз уже не слышал, о чем толковали дальше коечные соседи. Конец света! По сути он уже настал для них, для этих закаспийских бродяг и для тысяч других, двинувшихся в бесплодные путешествия или приросших к месту и молча умирающих в нищете. Земля, вода, морские богатства — всё захвачено цепкими руками кучки стяжателей. Так и будет, и ничего не спасет неимущего, никакой обетованный край, никакие люди добрые. Так и будет до тех пор, пока труженик не станет первым человеком на земле.

Кайгысыз задремал, и снова сквозь духоту, вонь, плотный, как вата, воздух ночлежки, слышался жалобный, как стон, вопрос: «До каких же пор?..»

Утром, проснувшись, он огляделся вокруг — вчерашних соседей не было. Но разговор остался в памяти и ясно, что решение ехать в Кизыл-су нелепо. Никому он не нужен на рыбных промыслах, как не нужен был бы баям-скотоводам. То, что сумеет неграмотный, темный дехканин, не под силу туркмену-интеллигенту, окончившему русско-туземную школу. Его и за харчи нигде держать не станут.

Надо подаваться в Асхабад. В Бахардене он написал маленькую статейку о методах преподавания в туркменской школе. Послал в Асхабад, статью напечатали. Правда, денег не прислали. Но все-таки есть предлог зайти в газету, посоветоваться, зацепиться.

Кайгысыз ехал в бесплацкартном. Билет стоит полцены, вагон набит до отказа. Тут не увидишь чисто выбритых, усатых щеголей. Кругом халаты, заплаты, да порыжевшие, вытертые до кожи тельпеки. Поезд движется медленно, останавливается не только на всех станциях, но и на разъездах, кажется, поднимет путник на насыпи руку — тоже остановится. Тоскливо тащится состав го степи, как гусеница по песку, в вагоне — шутки, смех, но и обстоятельные беседы. Верно говорят старые люди: веселье побеждает грусть, память — скуку.

Старичок с удивленно поднятыми бровями, сморщенным в гармошку лбом вспоминает про выборы аульного старшины:

— Кто не знает, что старшина, который работает на белого царя, сам царь в ауле? Каждый бай хочет иметь такого царя из своего рода, каждый бай дает взятки, чтобы иметь своего царя. Если один бай заваливает уездного начальника коврами, то другой наполняет его карманы деньгами. Если одного поддерживает начальник, то другого — его помощник…

— Верно, верно! — удивился молодой скуластый парнишка, — в нашем ауле всех наших кур Сары-Салпы подарил полковнику. Всех сожрала его толстая жена!

— А у нас три раза выбирали старшину и все голоса поровну! — крикнул кто-то из глубины вагона.

— Подумаешь новость! Начальники и толмачи нарочно так считают, чтобы по три раза получать взятки.

— И вот в четвертый раз вожди родов собрали весь аул, даже жен. Приехал на выборы и сам воинский начальник — полковник. Весь народ согнали на широкую

площадь посреди села, справа — один род, слева — другой. Наших чуть не вдвое больше. Мы и не беспокоимся — наш старшина будет. А полковник, как посмотрел, что народу не поровну, как нахмурился, как рассердился и давай лопотать по-своему. Толмач перевел, что он велит всем выстроиться и пройти перед ним. Наших погнали первыми. Полковник кричит: «Давай, давай!..» Торопит и сам считает двоих за одного. А когда пошел другой род, он совсем заторопился и посчитал одного за двух. Так и вышло, что тех оказалось на сорок человек больше, и объявили, что старшина выбран из их рода. Мы подняли шум, кричим:

— Неправильно подсчитали.

— Начинай сначала!

— Обман!

— Не позволим!

Полковник и кричит и бормочет — не слушаем! Толмач суетится — не замечаем! Пошли всей толпой на полковника, он пятился, пятился, да и скрылся в доме бывшего старшины. Но на пороге кто-то успел схватить его за пуговицу. И покатилась по земле блестящая пуговица, как золотая монета. И вдруг женщина крикнула: «Держите полковника!» Тут-то он и выстрелил из пистолета, Да не один и не два раза… Толмач крикнул: «Бей кровника!» Налетели полицейские джигиты и пошли хлестать нагайками направо и налево… Кончилось тем, что увезли четверых связанных из нашего аула…