Гибель веры - Донна Леон

Вьянелло – он молчал, только согласно кивал на протяжении всей речи – обратился к Брунетти:

– Боюсь, вы не поймете, комиссар.

О, и за какие заслуги ему послан этот мудрец, который так легко обезоруживает даже самого настороженного свидетеля! И он кивнул, смиренно соглашаясь.

– А сестра разделяла ваше увлечение? – Вопрос сержанта прозвучал естественно.

Человечек пнул ножкой кресло.

– Нет, моя сестра относилась к ним без интереса.

Сержант сокрушенно покачал головой, и ободренный да Пре добавил:

– Да и ко всему остальному тоже.

– Вообще ко всему? – Судя по голосу, Вьянелло проявил подлинное участие.

– Да, – подтвердил да Пре, – если не считать священников. – Последнее слово он произнес так, что стало ясно: единственное, что от души сделал бы со священниками, – приказал бы их всех казнить.

Сержант покачал головой, как будто не представлял более страшной участи, особенно для женщины, чем попасть в лапы священников. Исполненным ужаса голосом он вопросил:

– Она ведь ничего им не оставила? – И тут же добавил: – Простите, не мое дело об этом спрашивать.

– Да все нормально, сержант, – успокоил его да Пре. – Они пытались, но не получили ни лиры. – Самодовольная ухмылка расплылась по его лицу. – Не преуспел никто, хоть они и пытались урвать что-нибудь из ее состояния.

Вьянелло широко улыбнулся – уж как он рад, что удалось избежать близкой опасности. Оперся локтем на ручку кресла, подбородком на ладонь – устроился поудобнее, приготовившись выслушать историю триумфа синьора да Пре.

Человечек задвинулся в глубину своего кресла, так что ноги его оказались практически параллельны сиденью.

– У нее всегда была слабость к религии, – начал он. – Наши родители посылали ее в монастырские школы. Думаю, поэтому она так и не вышла замуж.

Брунетти поглядел на пальцы да Пре, державшиеся сверху за ручки кресла: никаких признаков обручального кольца.

– Мы не уживались, – просто молвил да Пре. – У нее все интересы – в религии. А мои – в искусстве.

Для него, заключил комиссар, это табакерки.

– Родители наши умерли, эту квартиру они оставили нам в совместную собственность. Но мы не могли жить вместе.

Вьянелло кивнул, – да, так трудно жить с женщиной.

– И я продал ей свою долю – двадцать три года назад. И купил квартирку поменьше. Мне нужны были деньги, чтобы пополнять коллекцию.

И снова Вьянелло кивнул в знак понимания того, какие требования предъявляет искусство.

– Три года назад она упала и сломала шейку бедра: срослось плохо, так что ничего не оставалось, как поместить ее в casa di cura. – Здесь старик прервал речь и задумался: вот после таких штук и попадаешь неизбежно в дом престарелых. – Она просила меня переехать сюда, чтобы присматривать за ее вещами, – продолжал он, – но я отказался. Побоялся: вдруг вернется, и тогда мне снова придется переезжать. Я не хотел перемещать сюда свою коллекцию – а без нее жизнь для меня немыслима, – чтобы потом опять увозить, если сестра поправится. Слишком рискованно, очень большая опасность что-нибудь разбить. – От одной мысли о такой возможности руки да Пре крепче сжались в неосознанном ужасе.

Брунетти поймал себя на том, что по ходу рассказа тоже начал согласно кивать синьору да Пре, погружаясь в безумный мир, где разбитая крышка – более страшная трагедия, чем сломанное бедро.

– Потом, когда сестра умерла, оказалось, что она завещала мне свое имущество, но пыталась отдать им сотню миллионов. Добавила это к завещанию, пока была там.

– И что вы сделали? – осведомился Вьянелло.

– Пошел к своему адвокату, – незамедлительно дал ответ да Пре. – Он велел мне заявить, что в последние месяцы жизни она была не в своем уме, то есть когда подписала эту штуку.

– И что? – подал реплику Вьянелло.

– Эту часть выкинули из завещания, конечно! – чрезвычайно гордо заявил человечек. – Судьи прислушались ко мне – это проявление безумия Августы.

– И вы унаследовали все? – уточнил Брунетти.

– Конечно. Больше близких родственников нет.

– А она действительно выжила из ума? – поинтересовался Вьянелло.

Да Пре взглянул на сержанта и немедленно удовлетворил его интерес:

– Нет, конечно. Она рассуждала как всегда здраво, до самого последнего раза, когда я ее видел, за день до ее смерти. Но завещание сумасшедшее.

Брунетти не очень уловил разницу, но не стал ничего выяснять, просто спросил:

– А в доме престарелых знали о завещании?

– Что вы имеете в виду? – с подозрением произнес да Пре.

– Кто-нибудь из руководства спрашивал вас о завещании или, может быть, они оспаривали ваше решение его опротестовать?

– Один из них позвонил мне перед похоронами и попросил разрешения прочитать проповедь во время службы. Я сказал ему, что никакой проповеди не будет. Августа в завещании оставила распоряжения относительно похорон: она хотела заупокойную мессу, и это я никак не мог обойти. Но ничего такого, насчет проповеди, не говорила, так что я хотя бы удержал их от болтовни о мире ином, где встретятся все счастливые души. – Тут да Пре улыбнулся – нехорошая получилась улыбка.

– Один явился на похороны, – продолжал он, – большой такой, жирный. Подошел ко мне после и сказал, что смерть Августы величайшая потеря для «христианского сообщества». – Да Пре выговорил эти слова с таким сарказмом, что воздух вокруг него будто накалился. – И что-то вещал о том, как она всегда была щедра и каким хорошим другом была ордену.

Тут да Пре перестал рассказывать, сознание его, как видно, отвлеклось на приятные воспоминания об этой сцене.

– Что же вы на это ответили? – наконец подал голос Вьянелло.

– Что щедрость легла в могилу вместе с ней. – Еще одна недобрая улыбка.

Вьянелло и Брунетти какое-то время молчали, но потом Брунетти задал вопрос:

– Предпринимали они какие-то правовые действия?

– Вы имеете в виду – против меня? – спросил да Пре.

Комиссар кивнул.

– Нет, ничего. – И после небольшой паузы добавил: – То, что они наложили лапу на нее, не значит, что они дотянулись до ее денег.

– Ваша сестра когда-нибудь говорила о том, что вы назвали «наложили лапу на нее»?

– Что вы имеете в виду?

– Не говорила ли вам, что они нацелились на ее деньги?

– Мне?…

– Да, когда находилась в casa di cura, – что они вынуждают ее завещать им деньги?

– Не знаю, – ответил да Пре.

Комиссар решил не подталкивать его к объяснению: пусть сам все расскажет. Да Пре так и сделал.

– Я обязан был посещать ее раз в месяц – больше времени я уделять ей не мог, – но нам нечего было сказать друг другу. Я приносил ей всю поступавшую почту, все по части религии: журналы, просьбы о деньгах. Спрашивал, как она там. Но поговорить было не о чем, и я уходил.

– Понятно. – Брунетти встал.

Она находилась в доме престарелых три года и оставила все этому брату, который был слишком занят – наверняка своими коробками, – чтобы навещать ее чаще чем раз в месяц.

– К чему все это? – спросил да Пре у комиссара, прежде чем тот успел отойти. – Они что, собираются опротестовать завещание? – Хотел сказать еще что-то, но остановился. Брунетти почудилось – назревает очередная улыбка; но человечек прикрыл рот рукой и она исчезла.

– Нет, ничего подобного, синьор. Мы просто заинтересовались кое-кем из обслуги.

– В этом не смогу вам помочь. Из обслуги никого не знаю.

Вьянелло поднялся, подошел и встал рядом с Брунетти. Его доверительная беседа с да Пре в начале визита помогла нейтрализовать плохо замаскированное негодование начальника.

Да Пре больше не задавал вопросов; тоже встал и провел их по коридору до входной двери. Там Вьянелло взял его воздетую руку и потряс – в благодарность за то, что ему показали такие чудесные табакерки. Брунетти тоже пожал поднятую руку, но не благодарил и первым вышел в дверь.

Глава 4

– Ужасный карлик, жуткий карлик, – слышал Брунетти бормотание Вьянелло, спускавшегося за ним по ступенькам.

Снаружи похолодало, как будто да Пре похитил тепло дня.

– Отвратительный карлик! Считает себя хозяином этих коробочек. Глупец! – бубнил Вьянелло.

– Что-что, сержант? – Брунетти не уследил за потоком его мыслей.

– Считает себя хозяином этих финтифлюшек, этих дурацких коробочек, – уже вполне явственно проговорил тот.

– А мне казалось, они тебе по нраву.

– Господи, да нет же! По-моему, они омерзительны. У моего дяди их было множество, и каждый раз, когда мы к нему ходили, он заставлял меня на них смотреть. Такой же был – приобретал всякие штучки. И считал себя их хозяином.

– А разве не был? – Брунетти приостановился на углу, чтобы лучше его слышать.

– Ну, был, конечно. – Вьянелло встал перед ним. – Он платил за них, имел квитанции, делал с ними что хотел. Но ведь на самом деле нам ничто не принадлежит. – Он глядел прямо на комиссара.