Большая игра (Британская империя против России и СССР) - Михаил Леонтьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дело в том, что Николай I не доверял русским дворянам, особенно с фамилиями Тютчев или Горчаков, который, став министром после Нессельроде и после крымской катастрофы, исключительно дипломатическими шагами обнулил результаты крымского поражения. Горчаков — друг Пущина. Тютчев — вообще брат декабриста. Это недоверие государя — политическая контузия, следствие декабристского мятежа. Они были для него, как бы так сказать, «людьми ЮКОСа». А «людьми ЮКОСа» оказались как раз питерские немцы.
«Смотрите, с какой безрассудной поспешностью мы хлопочем о примирении держав, которые могут прийти к соглашению лишь для того, чтобы обратиться против нас. А почему такая оплошность? Потому что до сих пор мы не научились отличать наше Я от нашего не-Я…»[79].
Федор Тютчев«Впрочем, я все более и более убеждаюсь, что все, что могло сделать и могло дать нам мирное подражание Европе, — все это мы уже получили… Нужна была эта с каждым днем все более явная враждебность, чтобы заставить нас осознать себя. А для общества, так же как и для отдельной личности, — первое условие всякого прогресса есть самопознание. Есть, я знаю, между нами люди, которые говорят, что в нас нет ничего, что стоило бы познавать. Но в таком случае единственное, что следовало бы предпринять, — это перестать существовать, а между тем, я думаю, никто не придерживается такого мнения»[80].
Федор ТютчевЕдинственным отличием нынешней ситуации является то, что теперь в России такого мнения придерживаются не только отдельные представители общественности, но и целые, довольно крикливые, группы и сообщества.
«Суверенная демократия — из той же оперы. Не суверенитет нам нужен для защиты демократии, а наоборот!..
В странах западной демократии, которую ненавидят так называемые российские патриоты, люди живут хорошо. И если эти господа хотят, чтобы наш народ оставался в нищете, а чиновники еще больше воровали, — пусть строят „русскую демократию"…»[81]
Борис Немцов, 19 апреля 2006 годаПосле каждого разговора с премьер-министром Эбердином русский посол фон Бруннов через канцлера Нессельроде доводил до государя самые оптимистические донесения. Чем оптимистичней были донесения, тем решительнее делались шаги Николая и тем легче проводилась в Константинополе работа английского посла Стретфорд-Рэдклиффа по натравливанию султана на Россию. Любопытно, что фон Бруннов, вообще-то опытный и тонкий дипломат, находился под таким влиянием Сити, что уже после ввода русских войск в дунайские княжества обращается к Нессельроде с просьбой не чинить препятствий англичанам, «живо заинтересованным в торговле по Дунаю». Это в тот момент, когда британский флот уже подходил к проливам.
11 ноября эскадра Нахимова заблокировала в Синопской бухте стоявшую под прикрытием береговых батарей турецкую эскадру. Турки пошли на прорыв и были полностью уничтожены. На следующий день генерал Бебутов разгромил турецкую армию при Башкадыкларе — недалеко от Карса.
«Наши последние успехи могли быть очень обидными для них (имеются в виду англичане и французы. — Ред.), но они останутся бесплодными для нас. Здесь так много людей, которые могли бы дать им полное удовлетворение в этом отношении. И могут сделать России гораздо больше вреда благодаря своему положению»[82].
Федор ТютчевФедор Тютчев, в отличие от российского политического руководства, отлично представлял себе, что воевать России предстоит отнюдь не с Турцией и что вина за эту ситуацию в значительной степени лежит на тех людях, которые систематически дезинформировали императора, вводя его в заблуждение и рисуя благостную и совершенно лживую картину событий. Здесь уместно вспомнить верноподданнический отчет государственного канцлера Нессельроде, о котором академик Тарле писал:
«Когда Николай Павлович читал эту французскую прозу своего канцлера, кончавшуюся выводом о мировом державном первенстве русского царя, французский флот уже подошел к Саламинской бухте, Стретфорд-Рэдклифф уже овладел Абдул-Меджидом, а в Вене окружение Франца Иосифа ежедневно твердило, что необходимо немедленно занять враждебную России позицию»[83].
То есть канцлер Нессельроде собирал всевозможные лживые сообщения и подносил их Николаю. Главное, в чем он пытался уверить и уверил царя — это в том, что никакого прочного сближения между Англией и Францией нет и не будет никогда.
«В самом ли деле он до такой степени ничего не понимал в происходящих событиях? Себя ли самого убаюкивал лживый и льстивый раб своими умильными речами или сознательно обманывал властелина?»[84]
Евгений Тарле«Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть, которая с каждым годом все сильнее и сильнее разжигалась на Западе против России, сорвется когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал… Это весь Запад пришел выказать свое отрицание России и преградить ей путь в будущее»[85]
Федор Тютчев«Надо вырвать клыки у медведя… Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушен, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе».
Джон Рассел, лидер палаты общин, руководитель Либеральной партии, 1854 год«Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов вглубь лесов и степей».
«Таймс», 1854 годПосле катастрофы.
Кавказский синдром
Очень странное отношение к Крымской войне сохранилось в британской историографии — какое-то стеснительное. Смысл в том, что Британия опасалась, что у ее европейских союзников возникнет представление о Крымской войне как о части Большой Игры.
По сути, обе стороны ограничивали не только силу взаимных ударов, но и распространение их на более широкие и опасные — непредсказуемые театры военных действий. Тут наглядно видно, как различаются настоящие ставки игроков. Если для русских это Константинополь и проливы, то для англичан это Индия. У русских даже был план дю Амеля, российского посланника в Персии, — детально разработанный план вторжения в Индию. Соответственно, ахиллесовой пятой России был Кавказ, который уже превратился в одно из полей Большой Игры. Симметрично плану дю Амеля существовала идея прямой британской интервенции на Кавказе в помощь Шамилю.
«Эта крепость (Кавказ) представляет для Англии более важную точку опоры, чем Турция. Там мы могли бы в любое время и за пустячную цену, благодаря воинственному расположению населения, его нехитрым привычкам и воздержанному образу жизни, сформировать и вооружить двести тысяч храбрейших в мире воинов, способных, в случае крайней необходимости, дойти с огнем и мечом до самых ворот Москвы»[86]
Эдвард Спенсер«Британский корпус, действующий в Грузии, при помощи Персии и Турции и при поддержке Шамиля с его выносливыми горцами, разумеется, отбросит русских с Кавказа»[87].
Из секретного донесения«Надеюсь, что через 3–4 года ни одного русского солдата не останется в Грузии. Я уже говорил, что, если начнется война, это будет война между Грузией и Россией»[88]
Михаил Саакашвили, 5 августа 2004 года«Европа и Соединенные Штаты должны помочь кавказским государствам, жаждущим свободы, избавиться от российского господства. Запад должен потребовать закрытия российских военных баз на территории Армении и Грузии, предложить своеобразный „план Маршалла" для всего Южного Кавказа, а также повести эти страны по дороге в единую Европу».
«Вашингтон пост», 14 марта 2006 годаШамиль даже обратился с посланием к королеве Виктории, но ответа не дождался. Как Россия не решилась задействовать план дю Амеля, так и Британия не решилась распространить войну на Кавказ, а тем более в Центральную Азию.
«Я думаю, что Крымская война была сосредоточена на европейских вопросах и практически не касалась проблем Средней Азии и Большой Игры на северо-западной границе Индии. Однако Британия пыталась держать русских на расстоянии как от Индии, так и от Восточного Средиземноморья. В этом смысле Большая Игра — это единая целенаправленная политика, направленная на то, чтобы лишить Россию влияния на всем этом пространстве»[89].
Эндрю ПортерКрымская катастрофа стала крахом николаевской России, всей политики — как внутренней, так и внешней, как и, собственно, самого государя императора Николая Павловича, чью скоропостижную смерть так или иначе с этой катастрофой связывают. 1 февраля 1856 года, после сдачи Севастополя и ввиду откровенного предательства Австрии, собиравшейся прямо присоединиться к коалиции, Александр II соглашается на перемирие. На Парижском конгрессе России навязывают так называемую нейтрализацию Черного моря — то есть Россия теряет крепости на Черном море и флот, а режим проливов ставится под «международный», по сути англо-французский, контроль. Ситуация практически аналогичная сегодняшней. На пятнадцать лет российская активность в направлении проливов и на Балканах оказалась заблокированной, что, собственно, и подвигло Россию на резкую активизацию на Кавказе и в Средней Азии. То есть на активизацию Большой Игры. Этот, как представлялось из Лондона, неполноценный итог войны вызвал крайне болезненную реакцию у британских игроков. Известный нам Уркварт, как и положено, обвинил власти в предательстве:
