Ловушка для ящериц - Тамара Орлова

- Марк, милый, не сердись, но я совершенно не могу уснуть, когда за дверью кто-то сопит и ворочается, оттого и говорю глупости. Однако лекарства ты все-таки покажешь доктору.

Они спорили тихо, приглушенно, в восклицательных местах не повышая интонацию, а, наоборот, переходя на шепот. Уже прошло много дней, однако Липа ни в какой отель не переехала; спала она в гостиной, долго и крепко.

Марк, помогавший Мине искать карманный словарик, который она вроде бы оставила на диване, где теперь в ожидании волшебного поцелуя негромко посапывала Олимпия, несколько раз задевал выдвинутый из-под стола тяжелый стул. Из вороха набросанных на него вещей выскользнуло купленное недавно, но уже сильно помятое платье и кое-что из Липиного нижнего белья. Мина с грохотом задвинула стул на место, под бахромчатую скатерть - упал и, дребезжа, покатился по мельхиоровому подносу стеклянный стаканчик. От шума Липа не проснулась, только кротко, глубоко вздохнула и повернулась к ним спиной.

Дело в том, что накануне она пришла под утро - неряшливая, как кладбищенская кошка, в лаванде и сухих семенах. "Я смотрела на море оттуда, сверху. - Липа ткнула в сторону кладбища, на вершину, за которую зацепилось небольшое прозрачное облако. - Я видела купающегося в ручье юного пастуха, он угостил меня козьим молоком и фруктами из дикого сада..."

Пока ее не было, Марка с Миной мучила совесть, потому как вчера вечером они ее обманули и ушли одни гулять в горы, сославшись на скорый визит доктора, а того вызвали делать искусственное дыхание заблудившейся пловчихе, и он не пришел. Так по крайней мере рассказала им ранней южной ночью хозяйская внучка, Катюша, которая легкой тенью на цыпочках откуда-то возвращалась домой. "Тетя Липа долго искала вас, потом вытерла платком глаза и ушла". Марк в благодарность погладил по голове милую девочку и незаметно, едва коснувшись губами, поцеловал в пушистый пробор. А Липа вернулась уже под утро, усталая и довольная, блаженно осев на стул, принялась рассказывать: "Море было видно до самого дна, до самого крохотного сапфира на дне..."

И вот теперь, когда пора завтракать и идти по узкой каменистой дорожке в безлюдную, плещущую небесно-голубой водой лагуну, она спала, крепко и безмятежно. Солнце перевалило через подоконник и ударило в блестящий поднос, украсив малиновым зайчиком прозрачную вазу, округлым боком похожую на увеличительное стекло, - таким неправдоподобно большим выглядел в воде стебель голубого ириса. Олимпия прикрыла голой рукой вздрогнувшие веки, волнистые локоны рыжими змеями заелозили по подушке, и она протяжно потянулась.

Пожалуй, они не станут ее дожидаться, она достаточно здесь освоилась. Мина на этот раз с особой осторожностью прикрыла за собой дверь на террасу, но Липа, словно почуяв, что от нее и на сегодня хотят избавиться, встала и походкой тряпичной марионетки, которую ведет не успевший опохмелиться актер, проследовала за стол. "Мне опять приснилось ужасное. Этот рогатый король лез прямо в мою постель, а я не могла к нему притронуться, потому что он, обидевшись, начал бы мстить. Но этот еще ничего - с твердым панцирем, а вот мягкие кузнечики, они так расчетливо прыгают, и пушистые тарантулы карабкались по простыням..."

Продолжая делиться наблюдениями о чешуекрылых и членистоногих, Липа, не торопясь, доела четвертый бутерброд и в нерешительности рассматривала песочное печенье. Острые металлические блики, отраженные через прорехи виноградного навеса фруктовым ножом или вилкой, слепили глаза фотографической вспышкой. Там, наверху, над растительным укрытием зной вытравил все до одной тучи и залил густой синевой небо.

- Надо же, еще одиннадцати часов нет, и такая жара. Ты не подашь мне минералки?

- В холодильнике, если ты хочешь холодную, - любезно, но сквозь зубы. И добавила, предупреждая вопрос: - Сока уже нет.

Марк так не умеет от нее отделываться: вежливо и в то же время демонстративно, и Липа его замучила всевозможными просьбами, услугами, без которых могла легко обойтись. Она постоянно цепляла его, прячась за нежными интонациями, использовала то так, то этак, приближая легкими, словно прикосновение ветерка, касаниями, невинными просьбами. Мине прежде и в голову не приходило, что мужчину можно подчинить, непрестанно напоминая о себе подобным образом, но однажды Марк, передавая Олимпии соль, просыпал немного на скатерть, та едва не расплакалась, и Мине стало бедняжку жаль. Впрочем, ненадолго. Когда гостья в шестой или восьмой раз перед обедом выпила ее сок, который себе не заказывала из ложной экономии, поскольку все равно не платила, Мина на очередную просьбу о глоточке заказала ей отдельный стакан, и официант принес для Олимпии отдельный счет. Получилось это вовсе не специально, просто Мина очень хотела пить, Марк за компанию с доктором уехал в соседний город, а пообедать они случайно зашли в дорогой ресторан.

Мина выждала несколько минут, рассматривая переливающуюся жирным маслом картину на противоположной стене. Это был все тот же вид с Олимпа на вздымающее гуттаперчевые волны море, что и на акварелях в более дешевых заведениях, только без тонущего парусника, и, наконец, предложила Олимпии деньги. Та покачала головой, но, пересчитав содержимое кошелька, взяла в долг, пообещав вернуть через неделю.

Они вышли на белую улицу с синими, под стать глубокому ультрамарину, тенями от пыльных шелковиц, и Липа в надежде обрести прежнее равновесие попросила Мину подержать ее сумку, пока она подкрасит губы. Жаль, что этого не видел Марк. Отяжелевшая после бокала вина, которым пришлось запивать пряную подливу к рагу, Мина раньше времени опустила руку, и содержимое сумки просыпалось на тротуар: ссохшийся мандарин, половинка гребня, ключ, который не подходил к двери, записная книжка, два письма... Очень-очень интересно, на одном конверте как будто Агатин почерк. Надо будет тетушке еще раз написать. Подвинув мыском туфли огромную перламутровую пуговицу к нагнувшейся за ключом Липе, Мина извинилась: "Это не твоя? Я так объелась, что, кажется, не дойду до дома. Пойдем куда-нибудь посидим".

Свернув за угол ослепительно контрастирующей улицы, они оказались на точно такой же, только еще белее и еще синее, потому что ровно посередине ее рос темно-голубой кипарис, а солнце склонилось на запад. Когда они дошли, жмурясь из-под шляп в захлопнутые синими же ставнями окна, до дерева, то увидели за ним дорожный указатель и перекресток: налево дорога уходила в гору, направо - делала зигзаг, судя по верхушкам неподвижных кипарисов. Мина пожала плечами и шагнула за угол ближайшего дома, в дразнящую абрикосами тень, прислонилась к стене.

Ее мучила жара и немного совесть. Присевшая на опрокинутое ведро Липа вопросительно запрокинула голову, отчего раскрасневшееся от ходьбы и досады лицо окрасилось в ярко-розовый, в тон облетающему гранату, цвет.

- Здесь должен быть сквозной проход на соседнюю улицу, но надо идти через двор, а там собака. - Мина оторвалась от неровной прохладной стены. Надеюсь, она проводит сиесту в своей будке.

Олимпия медленно, нехотя поднялась и, даже не отряхнув сзади юбку, поплелась за Миной через чужой, заваленный жестяной рухлядью двор.

- Наверное, здесь когда-то жил лудильщик. - В подтверждение слов, подпрыгнув, покатилась старая алюминиевая кружка и зарычала во сне собака. Обе женщины ускорили шаг и через минуту стояли у калитки.

- Надо же, - удивилась Мина, - мы с Марком столько ее искали и не нашли, а с тобой вышли случайно.

Мина лукавила; она не была здесь с мужем, но ей хотелось сказать Олимпии что-нибудь приятное, ободряющее: такая она шла за ней послушная и грустная. Калитка с душераздирающим скрипом отворилась и тут же захлопнулась, пропустив женщин под влажную древесную тень. У Мины вдоль позвоночника побежали мелкие, как лесные муравьи, мурашки.

- Вот видишь, здесь совсем близко от берега, правда, лавочек нет. Зато никто не хрустит гравием и не наступит случайно на волосы, если ты захочешь прилечь.

Они устроились сразу за тамарисками, на бугорке под высокими соснами, на том самом месте, где русский князь рыдал, узнав, что его дочери осталось жить два зимних дня. Мерно, перебиваемое шумом ветра в упругих кронах, плескалось море, набегая на узенькую полоску песка. Липа облокотилась на рыжий сосновый ствол, Мина, постелив пляжное полотенце на теплые сухие иглы, легла рядом, и у нее опять появилось ощущение, что думают они об одном. Странно, но за столько лет с Марком она научилась угадывать реакции мужа, недовольство или восхищение, разные чувства, однако не мысли целиком. Значит ли это, что он прячется от нее или просто ни о чем, кроме еды, всерьез не думает? Как бы то ни было, но общая с Олимпией мысль звучала так: "Какое счастье, хотя бы не надолго остаться без мужчин".

В подтверждение Липа села, чего никогда бы себе не позволила в мужском обществе, ссутулив плечи, подобрав юбку, вытянула далеко вперед покрывшуюся гусиной кожей ногу, на которую метил москит. Лицо расслаблено, без морщин, уголки губ глубоко вдавлены и опущены вниз, кожаным зобом соединяется с шеей подбородок. Мина протянула руку и сняла с ее блестящих рыжих кудрей сухой лист. Липа благодарно улыбнулась.