Страна Лимония - Свен Карстен

Тогда стал Шойга говорить, что у него полномочий не хватает. Дайте мне, кричал, полномочиев полные руки, и я сейчас же всё под корень ликвидирую, отрежу, и не вырастет. Уж ему и страшную собаку Омона дали, уж ему и танки с самолетами передали, уж у него половина округи в ликвидаторах ходит, вторую половину округи ликвидирует, а ему все мало! Сам судит, сам рядит, сам законы выдумывает! Напишет приказ, на столб наклеит – действует приказ! Напишет закон, на забор приколотит – работает закон! Жить лучше не становится, но – работает! Значит, можно же, если очень хочется! А если кто, не разобравшись, против чего скажет – то придут к нему ликвидаторы и разъяснят. Или вдруг погибнет товарищ от рук озверевших нацболов, тоже случались такие нечаянные совпадения.

Ну, хоть у нас и положение в округе чрезвычайное, но ведь не в пустыне живем, люди кругом, земли разные, вражеские да независимые. Армения там всякая, Чечения. Надо мосты наводить, как же без мостов-то?! Хорошо, нашелся добрый человек, по имени Нурсултан, взялся представлять нашу округу перед другими, далекими и близкими. То есть, все письма для нас – ему идут, а он нам пересылает. Даже не распечатывает, чужое не читает. Только адрес новый надпишет: Российский автономный регион республики Нурсултан. И посылает. Или не посылает, а под стол кидает, коли охоты нет. Шойге оно даже и проще так, не надо от ликвидации отвлекаться.

Да и народишко-то местный с самой лучшей стороны себя показал. Старых начальничков гранатой извели, новых не назначили – некому же назначать-то! А народ и без начальников справляется. Хлеб выпекается, трамваи ходят, старики на лавочках у подъездов сидят и молодежь костерят. Оказывается, не так уж Медвепут-то и нужен был! Это врали все про народ-то наш, что он начальников любит. Народ наш, оказывается, вполне себе анархический и самостоятельный. Нет начальников – и не надо, ликвидаторы есть – и слава Шойге! Уже и этого довольно, проживем! А Шойга – какой же он начальник?! Он не начальник, он ли-кви-да-тор. Понимаете разницу? Ну, если очень хочется в кабинете его портрет повесить – то не запрещено это. Вешайте на здоровье.

А лет через десять – и нацболы выросли, перебесились, семьями обзавелись и взрывать пореже стали, и Шойга подустал, пореже стал ликвидировать, и жизнь как-то сама собой стала налаживаться. А как деньги запретили кому попало печатать, то и вообще малина настала. Оказалось, что и при чрезвычайке жить можно. А если ты сам ликвидатор – то и хорошо жить можно. Начальника над тобой больше нет, свобода! Это у пиндосов с их обвалившимся потолком одна дурацкая свобода слова, а у нас теперь – свобода чего угодно. И слова, и дела. Остепенившиеся бывшие нацболы первыми свои дела обделали – пооткрывали Управления Чего Душе Угодно. Все есть, на выбор – Управление Печати и Управление Политики, Управление Здоровья и Управление Благосостояния, Управление Образования и Управление Защиты Государства. И еще штук двадцать других. И Шойга их больше не ликвидирует, а наоборот – поддерживает.

– Пред-д-датель! – сказала Крыса, и плюнула. Хорошо плюнула, далеко. Случись в том месте предатель Шойга – непременно попала бы.

– И вы, значит, против всего этого боретесь? – уточнил Серёга.

– И ты теперь тоже. Не забыл еще? – съязвила Крыс.

Серёга помотал головой. Может, в смысле – нет, не забыл, а, может, и просто прогоняя из головы остатки страшной сказки. Медвепут и Кащей-Шойга. Каково это, однажды обнаружить, что живешь в сказке? И что тебе надо сражаться с Кащеем, а ты даже драться не умеешь? А вот так вот оно.

– А иначе нельзя? Без борьбы? – спросил он.

– Нельзя, – отрезала Крыса и встала. – Иначе прокиснешь на месте.

Прокисать Серёге не хотелось. Хотелось быть с Крысой, хотелось, чтобы Крыса сняла штаны, хотелось бороться, хотелось обнять Крысу покрепче, и очень, очень хотелось победить. Стать настоящим анархистом. Как именно побеждают, Серёга представлял плохо, но надеялся справиться.

– И мы победим! – воскликнула Крыса, раскинув руки и подставляя лицо солнцу. Волосы у нее под мышками были рыжие. – Свободу народу!

– Свободу! Народам свободам! – ответно заорал Серёга, подбрасывая в воздух Крысин ботинок, отчего тот едва не улетел с крыши долой. – Смерть нацболам!

Крыса обернулась и внимательно посмотрела на Серёгу. Серёга внимательно посмотрел на ее грудь.

– Мы победим, – сказала Крыса с какой-то странной интонацией. – Мы победим. Ты идешь и в твоих глазах солнце…

Тут Серёга сообразил, что Крыса поет песню.

В твоих глазах солнцеИ на вопросЕсть ли новости с войныС войныС войныС нашей маленькойМировой войныТы отвечаешь:

Мы победим!Победим!Именно теперьПобедим!Мы победим!

Крыса тряхнула головой и волосы упали ей на лицо. Она сгорбилась и прижала ладони к вискам.

Но голоса в моей головеКричат:Никогда!Голоса в головеТвердят:Вы все умрёте!

Но ты идешьИ в твоих глазах лунаЯ спрашиваюЕсть ли новости с мировой войны?С нашейМировой войны?Ты отвечаешь:

Мы победим!Победим!Именно теперьПобедим!Мы победим!

Тут Крыса притопнула пяткой и погрозила небесам кулаком.

А голоса в моей головеКричат:Никогда!Голоса в головеШепчут:Будь что будет…

Но мы победим!Победим!Я верюМы победим!Именно теперьИ именно такМы победим!

– Понравилась? – серьезно поинтересовалась Крыса.

Серёга покивал.

– Чума, – вспомнил он подходящее слово.

– Теперь ты должен мне поклясться кровавой клятвой, – сказала Крыса. Она подобрала майку и оделась. Серёга поскучнел. Ну, понятно, клясться кровавой клятвой – дело серьезное и интимное, полагается непременно прикрыться. Такая жалость!

– Встань, – сказала Крыса. – Сделай руку в кулак, вот так. Повторяй за мной. Я обещаю бороться…

– Я обещаю…

– За счастье всех людей на земле, кроме нацболов и Шойги! За свободу, анархию и против демократии! За лучшую жизнь, за отмену всех праздников, за то, чтобы никого не били и не арестовывали! За нашу победу! Мы победим! А если я струшу – пусть я буду проклят своими боевыми товарищами! Вот так!

– А кровь? – спросил Серёга. Клятва-то ведь обещалась кровавая.

– И пусть весь мир захлебнется в нашей крови! Вот так вот! Клянёшься?!

– А то! – сказал Серёга, пораженный такой картиной.

– Полагается тогда пожать руку и обняться. Это как перед смертью, – пояснила Крыса. – Целоваться при этом нельзя.

– Почему?

– Потому, что сексизм тогда. Женщина – это боевой товарищ, а не дурочка для поцелуев. Анархисты не целуются.

– Совсем никогда?

– Совсем. Ну, если только после свадьбы. Если анархист женится на анархистке, то тогда им позволяется немного поцеловаться. Так ты поклялся уже?

– Ага.

Крыса шагнула к нему, протягивая ладонь, но Серёга, перепутав все, развел руки и неуклюже облапил Крысу за узкие острые плечи. Плечи и спина её были горячие, даже сквозь майку. Нагрелись на солнце. Волосы у Крысы пахли Амаретой. Серёга вытянул губы трубочкой и поцеловал Крысу в макушку , надеясь, что Крыса не заметит. Но Крыса заметила. Она уперлась кулачками Серёге в живот, заёрзала в кольце его рук и полузадушено пробормотала что-то недовольное. Что-то про излишний сексизм, наверное. Серёга тогда застеснялся и отпустил Крысу на волю.

Крыса, фыркнув, отскочила на шаг, пригладила волосы ладонью.

– Цыгане все такие дураки, да? Испортил теперь клятву.

Чтобы успокоиться, Крыса опять подошла к парапету, встала на колени и перевесилась вниз. Серёга заставил себя тоже подступить поближе и глянуть вокруг краем глаза.

Внизу, как поленья в траве, были разбросаны среди деревьев дома – городские, серые, плоские. Чернели крыши. Из-за них кое-где торчали ободранные купола церквей. Налево земля изгибалась и уходила вниз, большие дома уступали место маленьким, почти деревенским. Еще дальше виднелась река и мост через реку, совсем крохотный отсюда, как спичечный. По мосту, едва различимые, шли люди.

– Вогрэсовский мост, – сказала Крыса. – А река – Воронеж. У города имя скоммуниздили, а у реки забыли. Это всё – Воронежское водохранилище.

Воду здесь хранят, подумал Серёга. Типа пруда. Городских много, воды им тоже много требуется. Хотя, у них есть же вода в домах, из крана течет. Тогда эта зачем? Непонятно. Про запас, наверное.

– Я в Воронеже родилась, а ни в каком не в Лимонове, – продолжала Крыса. – Город Воронеж, на гербе его были нарисованы ворон и ёж. Ворон врагу выклюет глаза, ёж воткнет в него иголки. Они не сдаются. Их можно посадить в клетку, убить, переименовать, но они когда-нибудь вырвутся на свободу, и снова будут жить вместе. И называться Воронежем.